— Как вас зовут? — спросил дядька.
— Антонина, — ответила Тоня.
— Значит, Тоня? А меня — Павел Аркадьевич. Вы платок-то снимите, здесь тепло.
Она сняла платок и вытащила из-под пальто длинную тяжелую косу.
— Ого, — присвистнул «дядька», — вот это коса. Вам сколько лет-то?
— Восемнадцать, — ответила Тоня.
— Хороший возраст, — заключил Салтыков и даже причмокнул, не удержавшись.
Они ехали по пустой Москве, которая теперь действительно казалась Тоне очень красивой, и дядька задавал ей вопросы: где училась, с кем живет, что делает мать, почему ищет работу в Москве, а не в Курске, спросил даже, есть ли у нее жених. Тоня немного успокоилась: «дядька» был, кажется, не страшный и, вроде, даже добрый, а уж что богатый, так это точно: вон какая у него машина, она в таких машинах не то что не ездила никогда, она таких и не видела в пригороде Курска, где жила.
По дороге «дядька» заехал в гастроном и, ведя ее за собой вдоль сверкающих прилавков, все спрашивал: «Вы любите это? Вы любите то?» И Тоня, которая давно уже ничего не ела, кроме макарон с маргарином или отварной картошки с квашеной капустой, и которую мутило от голода, тупо отвечала: «Да не знаю я!..»
В кассу «дядька», как ей показалось, заплатил такую сумму, какую они с матерью видели только раз, когда мать продала половину дома. Потом они опять ехали на машине, и «дядька» показывал ей какие-то дома, мосты, памятники, еще что-то, но ей уже так хотелось есть и спать, что она только тупо кивала головой и еле-еле выговаривала: «Ага, ага…»
Квартира у дядьки тоже была, как в кино. И даже лучше, потому что кино они с матерью если и смотрели, то по старому черно-белому телевизору, а здесь все было такое яркое и нарядное, что Тоня даже зажмурилась. Прямо в прихожей, неизвестно зачем, стояли, обтянутые кожей, диван и кресла, а огромный, во всю стену, платяной шкаф закрывался ездящими по рельсам зеркальными дверями, в которых Тоня с испугом увидела свое отражение, и она показалась себе маленькой и ничтожной. Дядька сунул часть продуктов в холодильник, другую — выложил на стол.
— Сейчас мы с вами поедим и немного выпьем, чтобы согреться…
— Я не пью, — испуганно сказала Тоня.
— Не пьете — не надо, — примирительно ответил дядька, захлопывая дверцу огромного холодильника. — А что вы, собственно, стоите? Раздевайтесь, мойте руки и помогайте.
— А ваша жена?
— Что — жена?
— Ее нет?
— Сейчас, как видите, нет, но она скоро придет, не волнуйтесь.
Тоня сняла в передней пальто, шерстяную кофту на пуговицах и отправилась в ванную. Салтыков протянул ей белую махровую простыню и сказал:
— Знаете, Тоня, поскольку вы с вокзала, давайте-ка, примите душ. Вот вам шампуни, щетки, губки и полотенце. А халат наденьте вот этот, — и показал на какой-то блестящий черный халат, висевший на крючке.
— Нет, у меня свой, — ответила Тоня и выскочила из ванной.
— Да ладно, чего там — свой. Наденьте вот этот: он лучше.
— Нет, я свой, — ответила упрямая Тоня и остановилась в ожидании, пока он уйдет.
«Свой так свой, — проворчал, закрывая за ней дверь ванной, Салтыков, — не драться же с тобой…» Конечно, шелковый халат его супружницы, который не застегивался, а только запахивался и завязывался длинным скользким поясом, выглядел бы на пухлой Тоне намного привлекательней, чем какой-нибудь страшный байковый, который мог появиться из недр ее дерматинового чемодана, но делать было нечего. Хорошо хоть она согласилась принять душ и не стала кочевряжиться или «бояться», значит, она, надо надеяться, хотя бы чистоплотна.
Салтыков вернулся в кухню, расставил на столе приборы, стаканы, разложил по тарелкам купленную в гастрономе готовую еду и, посмотрев на себя в зеркало, тоже решил переодеться.
* * *
— Что она там возится? — думал Салтыков, от нетерпения подрыгивая волосатой ногой, торчавшей из-под халата, и подливая себе в стакан скотча, — пора бы уже ей и появиться…
Тоня, распаренная, розовая, с заколотой на макушке косой, показалась ему такой соблазнительной, что его даже не смутил выцветший желтый ситцевый халат на пуговицах и тапочки со стоптанными задниками. Наоборот, было в этом что-то такое беззащитное, покорное и потому невыносимо притягательное и вызывало в нем столь сильное желание, что он еле-еле удержался, чтобы не подойти к ней немедленно и «не отодрать» прямо на кухне.
— Ну, давайте, давайте, Тоня, садитесь! Ужасно хочется есть. Вот, для начала выпейте.
— Я не пью, — тихо, но твердо сказала Тоня и отставила стакан, полный странной густой жидкости цвета кофе с молоком.
— Вы это уже говорили, — сказал Салтыков, изображая терпеливого и снисходительного хозяина, — но вы же наверняка имели в виду алкоголь, так?
— Да, — ответила Тоня, не понимая, куда он клонит.
— Ну вот, — продолжал он, — а это вовсе не алкоголь, это — какао. Вы когда-нибудь пили какао?
— Пила, в детском саду. И мама иногда делала, когда я была маленькая.
— Ну вот. Значит, какао вам можно? — он улыбнулся и снова пододвинул ей стакан, — вот и пейте. Да не бойтесь вы. Говорю же — это какао. Вот у меня, например, действительно алкоголь, посмотрите: прозрачный, желтый, крепкий… понюхайте. Это виски, настоящий, шотландский. Хотите попробовать? Нет? Тогда пейте это.
Тоня поднесла к губам полный стакан и отхлебнула. Это было так невероятно вкусно, что Тоня, не удержавшись, сделала еще пару глотков, чтобы «удостовериться» в своих ощущениях. Но на какао это было не похоже.
— Это не какао, — сказала она.
— Ну, это, конечно, не такое какао, какое вы пили в детском саду, — сказал он снисходительно, — а импортное и очень дорогое. И оно, конечно, намного вкуснее. Ведь оно вкуснее, правда?
— Ага, вкуснее, — искренне согласилась Тоня и, не удержавшись, сделала еще несколько глотков. — А почему холодное?
— А это так полагается, — ответил Салтыков, — хотя, если хотите, его можно и подогреть.
— Не надо, — ответила Тоня и допила остатки «Айриш крим», любимого Люськиного ликера, почти по тысяче за бутылку.
* * *
— Я почему-то опьянела, — сказала Тоня, и ее губы как-то сами собой растянулись в улыбке, — вы, наверное, меня обманули: это не какао?..
— Глупенькая, это ты от еды опьянела. Замерзла, устала, а теперь вот поела и… того. Так бывает. Если не веришь, попробуй то, что пью я. Ну, совсем чуть-чуть… На, глотни… — он встал, взял ее за подбородок и почти силой опрокинул ей в рот стакан со скотчем. Тоня сделала большой глоток и закашлялась. — A-а, видишь теперь, какой вкус имеет алкоголь? Зачем же мне тебя обманывать? На вот, выпей еще какао и иди спать, а то, я вижу, у тебя глаза закрываются…
