Прежде чем открыть машину и сесть за руль, Салтыков надел старые кожаные перчатки. «Береженого Бог бережет», — сказал он себе и оглянулся — убедиться, что поблизости не мелькает какое-нибудь знакомое лицо. И поехал в Озерки.
* * *
Когда позади остался предпоследний поворот, Салтыков надел черные очки. Куртка на нем старая, брюки заправлены в резиновые сапоги, которые он никогда не носит, а на голове — кепка, купленная специально для этой цели в шляпном магазине на Тверской и спрятанная на ночь в машине. Он был похож на бригадира сельхозбригады из старого советского фильма про колхоз. Издали его никто не узнает, а вблизи… что ж, надо постараться никому не попадаться.
Боялся он напрасно. Съехав с шоссе на две сотни метров раньше поворота, «жигуленок» повернул к бывшей автобусной остановке и оттуда, по старому мостку через канавку, полную дождевой воды, прорвался на улицу Ополчения, где не было ни души. Салтыков остановил машину, немного не доехав до соседских ворот, прошел несколько метров вдоль его участка и отодвинул планку забора, из которой вытащил гвоздь еще давно, сразу после отъезда адвокатской тещи с детьми. И проник на чужой участок. Он мог и не делать этого, а пользуясь тем, что поселок абсолютно безлюден, обойти угол улицы Ополчения и Маршала Захарова и войти в собственную калитку. Но он решил, что сделает все так, как ему придется делать через неделю, то есть тридцать первого, если, даст Бог, все сложится хорошо.
Земля была пропитана влагой, и у него под ногами хлюпало, как на болоте, но следов он не оставлял. Если же милиция приведет собаку, то все равно это ничего не даст, так как его след оборвется на улице Ополчения, где его будет ждать машина. Но думать об этом рано: сейчас надо сосредоточиться на выполнении сегодняшней задачи.
Салтыков подошел к своему забору в самом дальнем и в самом темном конце участка, под елями, и вытащил единственный шуруп, удерживающий широкую сосновую доску. Шуруп был новый (он поменял его месяц назад, перед приездом Юрганова) и вывинтился легко. Через несколько секунд Салтыков был уже у себя.
Было тихо, и только сосны, чуть покачиваясь на слабом ветру, издавали легкий скрип, да капли, стекавшие из желобка на крыше, настойчиво и ритмично ударялись о поверхность воды в большой железной бочке позади дома, оставляя на ней зыбкие круги.
Салтыков подошел к лестнице и, сняв сапоги, поднялся по ступенькам. Дверь тщательно заперта на все замки: он знал, что на Юрганова можно положиться. В доме все на своих местах: аккуратно задернуты занавески, тикают часы, политы цветы (Люськин фикус, который в этом году решили оставить на даче, и герань, купленная по совету адвокатской тещи, уверявшей их, будто она спасает от мух).
Салтыков достал из кармана завернутые в носовой платок кольцо и золотую цепочку и огляделся.
Что, собственно, он собирается делать? Ему нужно положить цацки на каминную полку и как можно скорее уйти. Не надо ли ему оставить на столе чашку с якобы недопитым чаем или вытащить из стенного шкафа Люськины тапочки и бросить их около двери? Зачем? Затем, чтобы Юрганов не удивился, найдя кольцо и не обнаружив никаких других следов ее пребывания.
Впрочем, Юрганову все равно придется удивиться. Ведь получалось, что в его отсутствие Люська приехала на дачу, сняла с себя драгоценности и, уехав в Москву, забыла их на каминной полке. А вернулась она, выходит, на следующий же день и забыла ключи? Ну и что? Почему бы и нет? Почему бы ей и не повести себя таким образом? Что в этом такого уж странного? Бывает, что человек забывает и о более важных вещах.
Салтыков стоял посреди гостиной и судорожно соображал, правильно ли он рассуждает, не скрывается ли в его рассуждениях какой-то принципиальный изъян, который сможет потом его погубить.
Значит, так. Юрганов возвращается на дачу и видит в двери письмо. Читает. Удивляется. Удивляется, потому что думает, что Люська приезжала на дачу два раза: первый — когда забыла кольцо и цепочку, и второй — когда вернулась за ними без ключа. Наплевать, пусть удивляется, потому что для Салтыкова главное, чтобы рассказу Юрганова никто не поверил, а удивится он или нет, не имеет значения. Да, но Юрганов сошлется на него, Салтыкова. «Мол, разве не ты говорил мне, что твоя жена должна приехать играть? Ты же, мол, потому и отпустил меня с дачи? Самовольно я бы не уехал!» И что он на это ответит? А так и ответит, что, во-первых, его об этом попросила Люська: «Скажи, Юрганову, что мы хотим приехать на дачу…» А он даже и не задумался: зачем ехать на дачу в такую погоду? Ему-то какое дело? Хотят они играть на даче — ради Бога. И если она его обманула (потом-то ведь придется говорить, что на даче ее не было и что Юрганов врет), то это уже не его вина. Это правдоподобно? Вполне. Тем более, в конечном счете, если все состоится, то она-таки окажется на даче: может, именно для встречи с любовником, так как от мужа могла узнать, что Юрганова в это время на даче не будет. А если милиция станет искать еще и любовника, то пусть: ей за это платят и, между прочим, из наших налогов, так что пусть работает. А, во-вторых, он Юрганова никуда с дачи не отсылал — Юрганов сам захотел уехать. Причем же здесь он, Салтыков?
А вообще-то, разве имеет какое-нибудь значение — удивится Юрганов или не удивится? Видимо, не имеет, потому что, если ничего не получится, он, Салтыков, сам приедет на дачу и цацки заберет. И Юрганов наверняка ни о чем его не спросит: Юрганов не из тех, кто интересуется такими вещами. Скорее всего, он вообще ничего странного во всем этом не заметит.
А если все-таки… то состоится?
Салтыкова даже бросило в пот. Он попытался представить себе, что будет чувствовать, когда все будет позади, и не мог. Ему вдруг спять стало страшно — ему показалось, что он что-то упускает, какое-то важное звено. Он даже вынужден был сесть и закрыть глаза, чтобы сосредоточиться. Так, повторим еще раз.
Если состоится, Юрганов будет драться за свою жизнь, вернее, за свою свободу (что для такого, как Юрганов, одно и то же) и тогда наверняка все вспомнит. Вспомнит, что Салтыков говорил ему о Люськином приезде на дачу с подругами якобы для игры в карты. Что, вернувшись, нашел записку в двери, то есть снаружи, а цацки при этом были почему-то внутри, на каминной полке. И что тогда? Тогда его спросят, что делала его жена в тот день, когда Юрганов нашел в дверях записку, а на камине — кольцо с цепочкой? А заодно и поговорят с подругами: приезжали ли вы с мадам Салтыковой на дачу для игры в бридж? Подруги скажут, что не только не приезжали, но и не собирались. И при этом еще объяснят, что Люська была в Москве и тоже ни на какую дачу не ездила. (Салтыков знал, что Люська идет в гости к Лене Мироновой, которая празднует выход в свет своей новой книги, и наверняка наденет новое платье и кольцо: для того небось и покупала.) А что скажет он сам? Ну, по поводу якобы оставленных на даче цацок скажет, что ему, мол, очень жаль, но Юрганов действительно что-то путает, потому что он эти цацки тоже видел на своей жене все это время. А по поводу того, что она хотела приехать на дачу?.. Во всяком случае, она ему так говорила, а если она для чего-то обманывала его?.. Что ж, тут ему сказать нечего. И сделает грустное лицо. Почему обманывала? Ну, значит, у нее для этого были какие-то причины, ведь оказалась же она на даче в день убийства, ведь приехала же она для чего-то туда на самом деле? Любовник? Может быть, хотя ничего такого он за ней не замечал. И вообще ему неприятно об этом говорить. А кроме того, он Юрганова с дачи вовсе не прогонял: он сам захотел куда-то уехать. И вообще, при чем тут он?
