— Только знай: если ты сейчас скажешь, что предупреждала меня или что-нибудь вроде этого, я немедленно уйду и…
В глазах у нее было такое отчаяние, что Марго сдержалась и «высказаться» не решилась. «Совсем сошла с ума, честное слово…» — подумала она, а вслух произнесла:
— Ну ладно, ладно. Хочешь, я постараюсь организовать тебе приглашение из Лондона? Ты хоть немного развеешься.
Нина покачала головой.
— Нет, Марго, я не могу.
— Да почему? Кому легче оттого, что ты здесь торчишь? Ты все равно ничем не можешь ему помочь.
Марго, как всегда, рассуждала правильно: она, Нина, действительно мало что может сделать, но ведь есть адвокат? Вдруг ей удастся убедить его в том, во что она сама еще недавно не хотела верить?.. И перед самым Новым годом Нина отправилась наконец на встречу с адвокатом.
* * *
Алексею Степановичу Калистратову было лет тридцать семь — тридцать восемь. Это был довольно высокий, худой, бледный, болезненного вида человек. На правой щеке у него рдели спелые, как августовские помидоры, фурункулы. К тому же Нине показалось, что он смотрит на нее с неприязнью, и она никак не могла понять, чем вызвана эта неприязнь.
«Может быть, у него комплекс неполноценности? — думала она. — Или он просто-напросто стесняется своих прыщей? Или боится женщин? Надо поговорить с ним поласковее, может, он и смягчится?»
И Нина пыталась говорить с ним спокойно, проникновенным голосом, улыбалась ему, угощала конфетами, кокетничала, один раз даже пригласила в гости, не говоря уже о том, что постоянно давала ему деньги. От конфет он отказывался, в гости не приходил, на улыбки не реагировал. Но деньги брал. И по-прежнему смотрел на нее как на врага.
Когда Нина попыталась рассказать ему про билет, он, даже не дослушав до конца, заявил, что все это не имеет и не может иметь никакого значения, что у Салтыкова — алиби и что не нужно заниматься самодеятельностью. Нина спросила, какого рода это алиби, и протянула ему стодолларовую бумажку. Алексей Степанович объяснил, что во время убийства Салтыков находился у себя дома, что подтверждается данными следствия, и даже объяснил — какими именно.
На вопрос о том, на чем он собирается строить защиту, Алексей Степанович заявил, что работает с делом недавно и дать ответ пока не готов.
Когда Нина попросила его передать Юрганову письмо, он грубо отпихнул ее руку.
— Да вы что? Не знаете, что заключенных после встречи с адвокатом обыскивают? Не знаю, как вам, а мне неприятности не нужны.
Тогда она решила, что попросит его передать Юрганову кое-что на словах, но никак не могла придумать что именно, потому что любые человеческие слова, вложенные в уста этого «адвоката», теряли, как ей казалось, всякий смысл. Передать, что она рядом, что помнит о нем, что верит в его невиновность?
— Передайте ему привет и скажите, что я… что мы с вами стараемся ему помочь.
— Хорошо, — ответил Калистратов, — передам.
И, встретившись на следующий день с подзащитным, ничего не сказал.
Проку от него вообще было мало: он и по прошествии двух недель так и не смог объяснить Нине, как именно собирается защищать Юрганова, и, в конце концов, Нина поняла, что если она действительно хочет чем-то помочь, ей придется действовать самостоятельно.
Для этого надо было знать кое-какие подробности, сообщить которые мог только он, Калистратов. И она совала ему рубли или доллары, — все, что находилось у нее в кошельке, — чтобы узнать фамилию или номер телефона свидетеля или какие-то другие подробности дела.
Калистратов же после ее ухода пересчитывал деньги, аккуратно складывал их в бумажник, бумажник убирал во внутренний карман, застегивал пальто на все пуговицы и медленно шел к метро, несколько выворачивая при ходьбе ноги, и думал о том, за что эта привлекательная, хорошо одетая и, главное, вполне приличная женщина любит какого-то бомжа и убийцу, а его, Алексея Степановича Калистратова, честного, работящего, всего добившегося своим трудом (сперва в институте, когда ему ночами приходилось зубрить уголовное право и криминалистику и есть сахар, чтобы лучше варила голова, а потом здесь, в адвокатской конторе, где он вынужден якшаться с вонючими уголовниками или их родственниками), наверное, никто так никогда и не полюбит.
И что ему, наверное, так никогда и не понять этих женщин, которые любят мужчин наглых, порочных, преступных, любят даже убийц, воров, сутенеров и т. д. Уж он-то насмотрелся на это за годы своей адвокатской практики. Ведь к ним, ко всем его подзащитным, без исключения, приходили женщины: жены, любовницы — иногда их бывало даже несколько — и все плакали, просили, надеялись на что-то, продавали последнее, чтобы помочь какому-нибудь негодяю: вору или убийце.
И эта, Савельева, тоже на что-то надеется и даже строит ему глазки, но он-то прекрасно видит, что интересует ее вовсе не он, а его подзащитный, этот Юрганов, который убил и ограбил женщину, такую же доверчивую дуру, наверное, как и она сама. Ничего, денег дает и ладно. Не объяснять же ей, что дело Юрганова — безнадежное, что получит он свой срок по сто пятой статье, часть первая, за убийство, и будет мотать его где-нибудь за Уралом или в Тюмени, в колонии строгого режима, пока не сдохнет. Значит, так, видимо, ей и надо.
А Нина, каждый раз расставаясь с ним, с недоумением спрашивала себя: как случилось, что этот Калистратов выбрал себе такую профессию? Но ответа на вопрос не находила и лишний раз убеждалась, что рассчитывать может только на себя.
* * *
Между тем со времени ее разговора с Сашей Лопуховым прошел месяц, и его отец, Илья Александрович, должен был вернуться в Москву.
Когда Нина по телефону в двух словах объяснила, в чем дело, Илья Александрович сказал, что сам он — специалист по гражданскому праву, но, тем не менее, предложил ей без церемоний зайти к нему домой в субботу во второй половине дня. В ответ на возражение Нины, что ей неудобно беспокоить его в выходной, да еще дома, и что она вполне может забежать к нему в офис в любое время, которое он ей назначит, Лопухов ответил:
— Уважаемая Нина Григорьевна, я прекрасно помню, сколько сил и времени вы потратили на то, чтобы чему-нибудь научить этого оболтуса и бездельника, моего сына, так что я буду искренне рад любой возможности хоть каким-то образом быть вам полезным. Приходите в субботу, я буду вас ждать. Только заранее прошу меня извинить: у нас в квартире ремонт, и полный комфорт я вам обеспечить, к сожалению, не берусь.
Поблагодарив и договорившись о встрече, Нина вспомнила уроки, которые давала Саше Лопухову в прошлом году. Молодой человек (тогда он учился в одиннадцатом классе) был очень способным, но отец недаром называл его бездельником: он никогда не выполнял домашних заданий. Когда в очередной раз Нина упрекнула его за это, Саша сказал:
— Нина Григорьевна, зачем мне их выполнять? Говорить по-английски, когда мне это понадобится, я легко научусь, если, например, окажусь в стране языка. А сейчас заниматься этим мне совсем неинтересно, да и времени жалко.
