Комиссар стоял скрестив руки на груди, взгляд зеленых глаз был задумчивым, прядь волос упала на острый нос. Он спрашивал себя, что или кого тенор хотел остановить этой рукой. И почему потом он оказался сидящим в кресле, лицом в зеркале, с длинным осколком в артерии. Ричарди подошел к дивану и посмотрел на пальто. Допустим, его положили сюда после смерти тенора. Тогда кто и почему его принес? Убийца, которому удается уйти с места преступления, не возвращается туда сразу, если его что-то не вынуждает. А при таком скоплении народа кто мог свободно ходить возле гримерных?
Ричарди вздохнул и позвал Майоне. Пора знакомиться с человеком, который пел в углу и чья кровь потоком хлестала из шеи.
Секретарь Вецци явно пребывал в смятении и горе. Этот человек — его звали Стефано Басси — не мог даже подумать о том, как будет жить без своего маэстро.
— Вы не представляете себе, комиссар, не можете представить, чем маэстро был для меня. Я не могу поверить, что все это произошло на самом деле и так ужасно.
Его голос дрожал, он говорил бессвязно, ломая руки. Аккуратный, внешность приятная, худощав, изысканно одет. Басси всегда был образцом энергичного и деятельного человека. Но сейчас, лишившись того, кто служил ему ориентиром, он не знал, с чего начать.
Поправив на носу очки в золотой оправе, он заговорил снова:
— Я не разлучался с ним ни на минуту, но у него была проклятая привычка гримироваться и одеваться в одиночестве. Навязчивая идея, что-то вроде боязни сглаза. Он всегда говорил: «Моя фамилия Вецци — от слова «привычка», вот я и верен своим привычкам». Больше я никогда не услышу, как он смеется. И как он поет ангельским голосом, тоже не услышу. Не могу в это поверить.
— Где вы были вчера, когда на сцене шла «Сельская честь»? Когда вы видели его в последний раз?
— Я был в зрительном зале вместе с управляющим, это вы легко можете проверить. Все это время я оставался на своем месте. Впрочем, спектакль был недурной, особенно баритон, исполнявший партию Альфио. С маэстро мы поздоровались раньше, когда он шел в гримерную. Он всегда говорил, что никто не должен видеть его в театральном костюме за пределами сцены, это приносит беду. У него был… как бы лучше сказать… волевой характер. Вот именно — волевой! Ему нельзя было перечить. Он из тех, кто прямо идет своим путем, никуда не сворачивая. Он умел быть… суровым. Но для тех, кто умел угодить ему и исчезнуть в нужный момент, это был идеальный начальник.
— Исчезнуть? В нужный момент? В каком смысле?
— В том, что он часто просил, чтобы его оставили в покое и дали делать то, что он хочет. Он ведь был художником, вы понимаете? Великим художником, величайшим в своем искусстве. Сам дуче…
— …считал его лучшим из всех, гордостью нации. Я об этом знаю. А вчера? Вы обратили внимание, не был ли он в плохом настроении или не таким, как всегда?
— В плохом настроении? — Басси нервно усмехнулся. — Сразу видно, вы его не знали. Маэстро всегда пребывал в плохом настроении. Он считал, что весь мир стоит ниже его и недостоин находиться между ним и местом, куда он желает прийти. Он отгонял взмахом ладони, словно муху, любого, кто оказывался у него на пути. Так он поступил вчера вечером, когда шел в гримерную за час до начала «Чести». Он любил гримироваться один, не знаю почему. Может быть, он так расслаблялся. Но, по-моему, он считал, что ни один гример не достоин касаться руками его лица.
— Ну и человек! Вы долго работали на него?
— Полтора года. Я думаю, оказался самым стойким. Мой предшественник кончил тем, что попал в больницу со сломанным носом. Я лучше ладил с маэстро, потому что умею терпеть, отчасти благодаря своему характеру, отчасти по необходимости. К тому же маэстро прекрасно платил. Как я теперь буду жить?
— Вы не знаете, были или нет у него враги? Я имею в виду, мог ли кто-то желать его смерти ради своей пользы? Из-за денег, из-за женщин. Из-за чего угодно.
— Вы хотите знать, был ли кто-нибудь, с кем маэстро обошелся несправедливо или грубо? Да таких людей столько, что я бы мог перечислять их весь день! Но желать ему смерти… Поймите, комиссар, мир оперы — особый мир. Вокруг артистов кормится множество народу — импресарио, те, кто записывают пластинки, владельцы театров, люди вроде меня. И когда им встречается величайший артист, который может растрогать огромные толпы народа и у которого на каждом спектакле аншлаг… Поверьте мне, комиссар, тогда никто не хочет, чтобы он постарел, заболел, сошел с ума и уж тем более умер. Мы все его балуем и охотно сносим его капризы, иногда и пощечины.
— А вне вашей среды?
Басси снова поправил очки на носу.
— Ничто в жизни маэстро не проходило вне нашей среды. Такой великий человек, к тому же пользующийся огромным уважением, не может бывать в гостях ни у кого, кроме людей из нашей среды. За полтора года я ни разу не видел, чтобы он говорил с человеком, не имеющим отношения к опере.
— Давно ли вы в городе?
— В этот раз? Три дня. Когда готовят спектакль, маэстро участвует только в генеральной репетиции и без костюма, он один в обычной одежде, все остальные в сценической. Ему так нравилось. Мы приехали из Рима, где заключили контракты на турне по Америке, оно должно было пройти осенью. Как теперь с ними быть, не знаю. Мне надо будет поговорить с Марелли, агентом маэстро. Он приедет сегодня вечером, поездом.
— Да, я знаю об этом. Я тоже должен буду с ним поговорить. Теперь вы можете уйти, но старайтесь не отдаляться от гостиницы, вы еще можете мне понадобиться.
15
— Да, комиссар. Большой негодяй, должно быть, этот маэстро Вецци, — заметил Майоне, когда Басси ушел. — Пусть чудесный, даже превосходнейший артист, но все-таки негодяй. Вчера я слышал, как на сцене, где мы собрали всех, кто-то говорил, что на генеральную репетицию Вецци опоздал на два часа, а поскольку он еще раньше говорил, что хочет в первый раз попробовать себя в своей партии, всем пришлось его ждать. Когда главный дирижер оркестра позволил себе пожаловаться, Вецци громко ругал его десять минут подряд и очень унизил. Хотите поговорить с главным дирижером?
Ричарди кивнул, думая о другом. Кто-то из двоих, Басси или Пьерино, сказал ему что-то, пробудившее инстинкт сыщика, но Ричарди никак не мог вспомнить, что именно. Эта подробность вертелась у него в уме, но все время ускользала.
Главный дирижер оркестра, маэстро Марио Пелози, любил выпить. Ричарди понял это, как только взглянул ему в лицо, еще до того, как тот успел присесть перед письменным столом в маленьком кабинете директора сцены.
Склонность к выпивке отслеживалась по сетке прожилок на носу, водянистым глазам с пустым взглядом, по той медлительности, с которой он произносил слово, и легкому дрожанию рук. Комиссар много видел таких пьяниц во время своих постоянных поисков причин боли. Вино — убежище для слабых и стимул для силовых решений. В вине легко найти силу для того, чтобы совершить преступление, сломать преграду, которую ставит совесть, выплеснуть в действии горечь своих несбывшихся надежд.
