Ливия поднесла руку к лицу. Ее затянутая в перчатку ладонь дрожала. Эта женщина не хотела плакать. Да и не смогла бы, если бы и хотела. Она выплакала все свои слезы много лет назад. Но боялась, что ей будет слишком тяжело увидеть труп мужчины, которого когда-то любила. Кроме того, она не в силах справиться с любопытством, которое вызывал у нее другой мужчина, сидевший сейчас напротив.
Эти зеленые немигающие глаза так странно выглядят на смуглом лице. Тонкий острый нос, ноздри которого немного дрожат. Брови прямые, но немного изогнуты у переносицы, почти как нахмуренные. Губы тонкие, немного поджаты, челюсть инстинктивно вздрагивает. На лицо падает прядь волос, как у мальчика, и это смягчает суровый облик.
Ливия подумала, что комиссар похож на изумруд без оправы — холодный и равнодушный, но привлекает к себе и очаровывает. Она не могла отвести от него взгляд.
Ричарди будто не замечал того, как упорно рассматривает его эта женщина, и, в свою очередь, сам рассматривал ее, пытаясь понять ее чувства. Если в основе всех преступлений лежат голод, любовь или различные сочетания этих двух потребностей, то женщина, тем более красивая женщина, может оказаться причиной преступления. Даже находясь далеко от мужа, жена может вызвать разочарование, ревность, зависть, а они — толкнуть человека на любой поступок. Ричарди видел такое многократно и знал, что еще не раз столкнется.
А эта женщина могла бы свести с ума любого мужчину. В ее глубоких и выразительных черных глазах Ричарди увидел много энергии. Она умна и понимает, что красива. Такая смесь сильнее любой взрывчатки.
— Сколько времени вы не виделись с вашим мужем, синьора? — спросил он.
— По-моему, три месяца, примерно с Рождества.
Ричарди внимательно взглянул на нее.
— Вам это кажется ненормальным, верно? Я это знаю. Но моя семейная жизнь никогда не была нормальной. С Арнальдо было невозможно иметь семью. Он… ему надо было бы жить одному. Вот именно. В сущности, мы были женаты только потому, что это удобно для него. Наш брак был полезен для его карьеры, тем более сейчас такое время, что невозможно делать карьеру и оставаться на виду без добропорядочной семьи. Значит, нужен брак, более того, хороший в глазах публики.
— А вы, синьора? Какую выгоду получали от этого вы?
Ливия, кажется, не заметила ядовитой насмешки в голосе комиссара. Она смотрела перед собой невидящими глазами и вспоминала прошлое.
— Какая выгода? Выгода быть женой величайшего гения всех времен и мужчины, которого любишь. То есть веришь, что любишь. А может, любила раньше. Вы женаты, комиссар?
— Нет, не женат. А как вы поженились? Расскажите мне об этом, синьора.
— Не знаю, как это вышло. За все эти годы я не вспомню ни одной минуты, когда бы чувствовала его моим. Конечно, был дом, мебель, праздники. Важные особы, партия, власти. Картины, статуи. И награды. И поездки. Улыбки для прессы, фотовспышки. И даже аэропланы. Спальные вагоны и снова улыбки. Но исключительно вне дома. В доме я только ждала. Ждала чего?
— А он? Что делал он в это время?
Ливия продолжала смотреть в пустоту, вспоминая свое одиночество.
— Он все время был в поездках. Когда возвращался, я возмущалась и требовала объяснений. А он: «Как ты смеешь? Знай свое место! Я живу, я великий Вецци. Дай мне жить, от пусти меня!» И любовь…
— Что же с любовью?
— Любовь кончается. Руки, которые обнимали тебя, превращаются в две перекладины забора и не пускают. Лицо, которое ты во сне ласкала своим взглядом, становится символом твоего конца и конца твоих надежд. И карьеры тоже. Я была хорошей певицей, вы это знаете, комиссар? По-настоящему хорошей. Я пела в Нью-Йорке и в Лондоне. И здесь, в Сан-Карло, в двадцать втором году пела «Итальянку в Алжире». Но я все это принесла в жертву на алтарь божественного Вецци. Не знаю, почему он женился на мне, не знаю, почему захотел именно меня. За минувшие годы я неоднократно задавала себе этот вопрос. Он мог получить любую женщину, какую хотел, — дворянку, наследницу огромного богатства, но захотел меня. Когда нас познакомили, я была невестой одного графа из Флоренции, но Арнальдо даже не обратил на это внимания. Он стал ухаживать за мной, засыпал розами, письмами, телеграммами. Он словно сошел с ума. Позже я видела его таким в других случаях. Когда он чего-то хотел, не важно, о чем шла речь, он не знал ни сна, ни отдыха, пока не получал желаемого. Так было и со мной.
Ричарди внимательно слушал Ливию и искал в ее словах семя, из которого могла вырасти месть. Но не находил.
— Неужели вы не чувствуете ни злобы, ни гнева на мужа за такую жизнь? Не считаете, что он обокрал вас?
Взгляд Ливии переместился вверх и снова остановился на зеленых глазах комиссара. А потом погрузился в их глубину на одну бесконечно долгую минуту. Она увидела в этих глазах, что комиссару знакомо страдание, и прочла в них известное ей чувство — боль.
— Вы потеряли кого-то, комиссар? Вы когда- нибудь тосковали по человеку, которого очень любите?
Ричарди ответил не сразу, на мгновение вспомнив призраков из сквера возле площади Сан-Мартино — молодого мужчину с желтоватой слюной во рту, который, обхватив руками свой живот, повторял «без тебя нет жизни», и висевшую на дереве женщину, которая спрашивала «почему?».
— Скажем так, мне знаком этот вид тоски. Я часто сталкивался с такими случаями в своей работе и знаю, что такое утрата.
— Если вы знаете, что такое утрата, значит, должны знать и о том, как она превращается в часть жизни человека. К ней привыкают, продолжают с ней жить. Я привыкла к своей утрате. Шесть лет назад я родила от Арнальдо сына. Я тогда думала, муж снова будет радоваться, а я верну себе потерянную любовь. Но сложилось иначе. Бог, который приговорил меня до конца жизни сидеть в тюрьме, сам отнял у меня ту радость, которую дал. Что лучше, быть слепым от рождения или ослепнуть? Не знать, что такое цвета, или хотя бы иметь возможность вспоминать их? Этот вопрос я тоже задавала себе тысячу раз. Вообще все эти годы я задавала себе одни и те же вопросы.
— Что же случилось с вашим мальчиком?
— Он умер от дифтерита, прожив всего год. Арнальдо не простил мне этого, как будто я убила сына. Он сказал мне: «Ты не сумела даже быть матерью». Ему был нужен сын. Нужен так же сильно, как жена, даже больше. Это наследник, его продолжение. И доказательство его мужской силы, плодовитости его семени. Доказательство, которое можно предъявить партии и родине. Какая глупость! Разве это не глупость, комиссар? Или вы из тех, кто верит во все это?
— Нет, я не из тех. Что случилось потом, после смерти сына? Вы не стали ближе друг другу?
Ливия вздохнула и провела рукой по собранным в узел волосам.
— Нет. Но мы никогда и не были близкими людьми друг для друга. В любом случае, если сын соединяет супругов, его потеря может окончательно отдалить их друг от друга. Нашего брака с Арнальдо как будто никогда не существовало.
