Маддалена очнулась, вздрогнула и посмотрела на комиссара:
— Надежда для Микеле? Какая?
— Убийство при защите чести карается тюремным заключением максимум на три года. Вы должны сказать, и именно ради этого я оставляю вас на свободе, что Несполи заступился за вас, потому что Вецци пытался взять вас силой и вы звали на помощь.
— А что будет со мной? И с моим сыном?
— Вам не сделают ровным счетом ничего. Вы жертва. В сокрытии улик обвинят Несполи, который сам и признается, что скрыл их. Вы должны сказать, что собирались за него замуж и сказали об этом Вецци, отвергая его домогательства. Но сразу рассказать об этом побоялись, потому что беременны, и отец ребенка — Микеле.
Маддалена едва не подпрыгнула на месте.
— Но это неправда, я знаю!
— Вашему сыну это пойдет только на пользу. Кроме того, у вас нет выбора, иначе вы окажетесь в тюрьме.
Молодая женщина опустила голову и сдалась, у нее действительно не было выбора.
— Я понимаю вас, комиссар. Это справедливо, так и должно быть. Я буду ждать Микеле. Но поверят ли в этот рассказ судьи? Вецци был важным лицом, а мы бедные люди. Разве мы можем на что-то надеяться?
Она снова посмотрела на Ричарди, и вдруг из ее ясных голубых глаз полились слезы.
* * *
Ричарди обходил угол Королевского дворца, борясь с мешавшим ветром, и думал о голоде и любви. На этот раз эти два его старых врага объединились и совершили свое преступление вместе. Когда он расстался с хрупкой и одинокой Маддаленой, она уже покрыла свои светлые волосы платком и пообещала, что завтра после работы придет в кабинет к адвокату. Ричарди решил сам рассказать ему о случившемся. И защита ничего не будет ей стоить.
Потом комиссар решил, что его долгий день еще не закончился.
Ветер очистил небо, и теперь оно прояснилось. Луна и звезды освещали безлюдную улицу, а фонари раскачивались с огромной скоростью.
«Любовь — болезнь, от которой иногда умирают, но она необходима. Может быть, без нее нельзя жить», — думал Ричарди, идя против ветра и пряча ладони в карманах пальто. Кто-то смотрел на него из темных переулков, узнавал и решал, что этот человек не подходит в качестве последней на сегодня жертвы.
Он уже был на углу улицы Партенопе. Слева разбивались о скалистый берег высокие морские волны. Справа расположились гостиницы высшего класса.
Энрика в кухне своего дома закончила расставлять вещи по местам с привычной аккуратностью. Она уже много раз смотрела для проверки на окно дома напротив, но занавески были закрыты. В этот вечер тоска сжимала ей сердце, но почему, она не знала. Энрика чувствовала себя одинокой и покинутой. «Где ты сейчас, мой любимый?»
Ливия смотрела из окна третьего этажа гостиницы «Эксцельсиор» на то, как бушует море, курила и думала. Завтра она уедет из этого города и снова попытается начать жизнь. Вторая попытка. Хватит ли у нее на это сил? Она бросила взгляд на уже упакованные чемоданы. «Что я увожу отсюда? — подумала она. — И что оставляю в этом городе, где ревет море и дует ветер?»
Об Арнальдо она не думала, казалось, она никогда его не знала. В облаке дыма она видела перед собой два зеленых, лихорадочно блестевших глаза. В этих глазах она прочла гордость и разочарование, одиночество и скрытое на дне души желание любви. И боль, огромную боль. «Почему он не позволил мне излечить его от этой боли?» Вдыхая последний глоток дыма, она снова взглянула на обезумевшее море. Брызги пены долетали до улицы, и среди них она рассмотрела силуэт человека, который шел против ветра. Ливия узнала его, и ее сердце едва не выскочило из груди.
Портье, дежуривший за регистрационной стойкой, не хотел сообщать синьоре Вецци, что к ней пришел посетитель, — испугался мокрого растрепанного мужчины, у которого глаза лихорадочно блестели. Он уже собирался позвать двух посыльных и вместе с ними выгнать из гостиницы ночного гостя, но в этот момент из лифта вышла, задыхаясь от бега, сама синьора.
Глаза Ливии ярко блестели. Она накинула поверх домашнего халата пальто, привела в порядок свои густые мягкие черные волосы, обула сапоги и спустилась в вестибюль. Ее сердце билось так, что каждый его стук грохотал в ушах как удар молота, рот пересох.
Он пришел к ней!
Энрика села в свое кресло, взяла шкатулку для вышивания и в очередной раз посмотрела на окно. Никого и ничего! Ей не удастся отдохнуть от тревоги. Хотелось плакать.
Ричарди смотрел на Ливию. Она еще никогда не была такой красивой — глаза сияют, сочные губы раскрыты в улыбке. Он сказал, что должен с ней поговорить, и это важно. Она спросила, где он хочет, чтобы они поговорили. Он ответил: «Пройдемся».
На улице им составили компанию ветер и море. Висячие фонари качались и освещали то одну, то другую ее половину. Ливия вздрогнула и прижалась к руке Ричарди. И тогда он заговорил:
— Правда иногда бывает не такой, какой кажется. Точнее, она почти всегда не такая. Не много похожа на странный свет этих фонарей. Видишь, Ливия, они освещают улицу то тут, то там, но никогда всю сразу. Поэтому нам приходится дорисовывать в воображении то, что не скрыто. Нужно догадаться, по словам, сказанным или не сказанным, по следу, по отпечатку, иногда по записке.
У людей моей профессии особенные глаза, мы способны видеть то, чего не видят остальные. Так случилось и на этот раз, Ливия. Такой человек, как твой муж, и смерть из-за оскорбившей кого-то насмешки плохо сочетались. И действительно, он умер не из-за этого. Хочешь знать, почему умер твой муж? Он умер из-за любви и голода. Сейчас я расскажу тебе, почему он умер.
Голос Ричарди сливался с шумом ветра и моря. Ливия слушала его и больше не чувствовала холода.
— Она бродила по темным улицам, ела помои в подъездах рядом с бродячими собаками и мышами. Училась шить у старой монахини. Жила в горной деревне в Калабрии и хотела петь. Жила у старого преподавателя консерватории. Чувствовала на себе руки проклятого старого козла-портного. Снова поддавалась очарованию знаменитого и богатого тенора. Опять носила в утробе своего сына, который был еще жив и еще не родился.
И снова эта кровь.
Голос Ричарди убаюкивал Ливию, и она даже не заметила, что плачет. Слезы текли по ее лицу вместе с брызгами морской воды, которые приносил ветер. Она шла вперед, крепко держась за сильную руку своего печального спутника. Даже через поднятый воротник его пальто она чувствовала исходящую от него энергию любви к тем, кто страдает.
— Ты понимаешь, Ливия? Если никто не скажет на суде, каким был на самом деле Арнальдо Вецци, этого парня швырнут в тюрьму Поджореале и никогда оттуда не выпустят. А девушка останется одна, потому что в этом городе, бедная и опозоренная, она никому не нужна. А ребенок в лучшем случае станет преступником, если не умрет раньше под телегой или от болезни.
Ливия молча прошла еще несколько метров, а потом сказала, обращаясь к ветру и воротнику пальто:
— А мне что делать? Ты понимаешь, что сейчас я уважаемая вдова великого тенора. А так я стану подлой неблагодарной женщиной, которая плюет на человека, уже не способного защититься.
