— Какая, комиссар?
— Я подумал, что завтра синьора Серра не устоит перед соблазном и придет в театр, чтобы в последний раз насладиться комедией, которая ей так нравится. Сходи во второй половине дня к своему другу-привратнику и посмотри, готовит ли она машину или шофера для поездки в театр.
Майоне был в недоумении.
— Идти к супругам Серра? Разве мы не должны сначала сказать про это болвану Гарцо?
Ричарди улыбнулся:
— Нет. Он сказал, что расследование — мое дело. А я буду делать так, как сказал сейчас. И это последний день. Если мы ничего не придумаем, виновным окажется бедняга Иодиче, и конец. Посмотрим, удастся ли нам заставить профессора выйти из укрытия.
Оставшись в гримерной в одиночестве, Аттилио улыбнулся своему отражению в зеркале. Дела принимают хороший оборот. Он заставит Эмму вспомнить о ее обязанностях перед ним.
Он был убежден, что Эмма, загнанная в угол, без необходимости соблюдать этикет, выберет любовь. Иначе почему ее муж вел себя так? Почему делал все возможное, чтобы убедить его бросить Эмму? Потому что знал: Эмма любит его, Аттилио. Он еще никогда не ошибался, когда дело касалось женщин, и в этот раз тоже не ошибется.
Аттилио надеялся, что его мама тоже завтра придет в театр полюбоваться его последним представлением — его триумфом.
«Ты идешь домой. И вместе с тобой идет работа — мысль о расследовании, усеянная лицами, чувствами, голосами. Ты ступаешь по камням, вдыхаешь ноздрями легкий запах далекого леса. И думаешь о словах, которые слышал, а теперь должен расставить по порядку.
Ты шагаешь среди немногих живых людей, которые возвращаются домой, держась поближе к стенам, и нескольких мертвецов, которые ждут тебя и выпускают боль из своих ран. Ты не смотришь по сторонам, ты проходишь по этому миру как посторонний. Ты поднимаешься по ступенькам, открываешь дверь, слышишь усталое дыхание своей старой няни, которая мирно спит. Ты раздеваешься, теперь ты и ночь — одно целое. Ты думаешь: „Нет, сегодня я туда не пойду“. Ты решаешь, что ляжешь в постель и найдешь сон. Сон тоже найдет тебя и на несколько часов унесет в страну обманчивого покоя.
И все-таки ты идешь туда — к окну. Может быть, она снова вышивает, чтобы, сама того не зная, пожелать тебе доброй ночи и нежно перенести тебя в сон без сновидений.
Но твой взгляд наталкивается на темные ставни. Никто не говорит с тобой.
Ты идешь навстречу ночи и знаешь, что твои глаза напрасно ищут покой в темноте. Ты искал покоя и вот что получил вместо него».
Он шел вверх по переулку медленной, тяжелой походкой. За спиной остались день, неделя, жизнь. Шел и чувствовал себя таким одиноким, как никогда раньше, потому что думал обо всех этих людях, которые ищут любви, а находят ненависть, злобу, гнев. Шел и не смотрел по сторонам. Может быть, сейчас его не заставил бы остановиться даже крик. Этой ночью ему было слишком трудно идти. Этой ночью он хотел покоя.
Морской воздух сопровождает его, ласкает его плечи, помогает подняться по склону. Этот воздух обещает хорошее лето и, может быть, сдержит обещание. Но кто знает, сколько людей умрут до этого?
Завтра появится виновный, который сейчас спит, еще ничего не зная, или уже уснул навсегда. Может быть, жертва и палач танцуют вместе при лунном свете на каком-то волшебном лугу вместе с другими мертвецами. Может быть, жертва и палач меняются ролями: когда спишь, все разрешено.
Тоска и одиночество. Комнаты, которые когда-то были наполнены ее улыбкой, теперь пусты.
Вспомни ее и эту воскресшую улыбку, вспомни руку, ласку, забытое прикосновение. Вообрази, что касаешься ее лица дрожащей ладонью. Представь себе голубые глаза, все такие же, как у фонтана, когда ей было шестнадцать.
Ужин; он пытается заговорить, она прижимает свой палец к его губам. А потом они, держась за руки, идут к постели. И она открывает ему двери своего тела и своей души. Может быть, это только сон, подарок ночи и луны, которая остановилась неподвижно над их душами. Может быть, воздух сдержит свое обещание, а он, возможно, рождается заново в этом аромате.
Он засыпает, держа в объятиях жизнь — свою жизнь на своей груди. И слышит дыхание, незнакомое и привычное одновременно.
60
Наступил рассвет. Ричарди и Майоне осознавали, что начавшийся день решит очень много. Он будет решающим для памяти Тонино Иодиче и чести его детей, для успокоения души Кармелы Кализе, для репутации семьи Серра ди Арпаджо, для благополучия и, может быть, карьеры Аттилио Ромора, подающего большие надежды актера, которому сейчас живется трудно, для фамилии и судьбы ребенка Эммы.
Он определит, будут ли они сами знать, что разгадали одну из тайн мира, в котором, согласно королевскому указу, больше не может быть ни тайн, ни крови, ни убитых.
Майоне, выполняя приказ Ричарди, незадолго до обеда сходил в особняк семьи Серра. Дождавшись, пока привратник уйдет в свою караулку, он осторожно вошел в ворота, прячась в тени, чтобы не быть замеченным с балконов бельэтажа.
Он знал, что синьора Серра поедет в театр без шофера: она велела привратнику подготовить ее новую машину, странный красный автомобиль, и доверху заправить его бак бензином. Привратник, как всегда, начал жаловаться на то, что он один должен делать все, а Майоне терпеливо поддакивал ему, но с трудом выдерживал его присутствие. Однако терпение помогло ему узнать новость, которая показалась ему крайне интересной: профессор тоже спросил привратника, знает ли тот, какие планы у синьоры на этот вечер, а потом велел предупредить шофера, что тоже уедет из дома. И добавил, что поедет в театр. Это же нелепо — столько напрасных расходов. Всего два человека, оба едут в один и тот же вечер в один и тот же театр, а берут разные автомобили.
Узнав эту новость от Майоне, Ричарди поморщился. В театр. Снова смешиваются настоящие и притворные чувства. И неизвестно, какие из них наделают больше шума.
В театр. Должно быть, именно там развяжутся все узлы. «Хорошо. В театр так в театр. Мы тоже там будем», — подумал он. Он велел Майоне собрать маленький отряд в штатском — всего четыре человека — и разместить их в разных точках зала и у выхода. Один должен будет сидеть рядом с профессором, чтобы не дать тому совершить какую-нибудь глупость.
— А вы, комиссар? Вы что будете делать?
Ричарди неожиданно улыбнулся и резким движением руки поправил прядь на лбу. Его глаза ярко блеснули в лучах заходящего солнца.
— Я должен пригласить с собой одну синьорину. Сегодня я иду в театр не один. Купи мне в кассе два билета.
Нунция Петроне не поверила своим ушам. Она по природе не доверяла никому и тем более полицейским. Просьба Ричарди показалась ей чем-то нелепым, почти шуткой. Но в глазах комиссара она не видела веселья.
— Антониетта? А зачем? Для чего она вам нужна?
