— От твоих слов мне холодно, любимый мой.
— Лучше, — ответил Поль, — когда матери холодно, чем когда сыну голодно.
XXV
Вот настал день, когда, ввиду непредвиденных и значительных трат, в доме доктора совсем не стало денег. Слишком гордый, чтобы беспокоить клиентов записками с просьбами выслать ему гонорар, он предоставил им заплатить когда им будет удобно.
На следующий день были его именины. За неделю до того на него наприглашали множество гостей, дабы «закатить даровой стол с гуляньем для всей округи».
В восемь часов Маргерита вошла в спальню Розье. Та, услышав, что вошла дочь, положила руку на ручку двери и принялась открывать и закрывать ее, показывая, что хочет выгнать отсюда Маргериту.
Та встала перед нею с почти умоляющим видом.
— Но, матушка, — говорила она, — ведь это для вас так мало значит, всего двести франков, а нам как раз столько и нужно! У вас даже в ящике и то больше лежит.
— Ни единого су. Ни гроша! То есть как! Двести франков за один день, когда мне приходится вкалывать полгода, чтобы заработать половину, четверть того! Двести франков!..
— Да ведь именины, матушка? Такое бывает только раз в году.
— Да, раз в году! А дорогие фрукты, дичь и цыпленок — изо дня в день! А все эти комоды и картины, и ваш замок со служанками! Думаешь, это ничего не стоит? — И продолжала, тыча пальцем в постель и стулья из розового дерева и в обои на стенах: — А еще кашемировые шторы, и изголовье, обитое кашемиром… — хотя оно-то было обито кретоном, — и ковер, по которому я ступаю, да он роскошней всех, какие только лежали у меня на карточном столе в «Императорских доспехах», а еще золотые подсвечники, и зеркала малые и во весь рост, и китайский фарфор, да это будто спальня королевы, вот что!..
— Матушка, это ваша спальня, со всего дома собрали, чтобы сделать ее покрасивей.
— А это мне плевать! Ни франка, ни сантима не дам.
— Матушка, уверяю вас, во всем доме не сыщется и пяти франков.
— А мне что за дело?
— Надо за столько всего уплатить: за фрукты, сладости, мороженое.
— Фрукты, сладости, мороженое! — Розье пришла в страшную ярость. Побледнев и сжав кулаки, она стала наступать на дочь: — Ах, тебе на мороженое! Пройдоха! На мороженое! Ах, теперь ты у меня просишь денег, чтобы вложить их в клювик босяку этому, этому голодранцу, дырявому бочонку, у которого, уж не сомневаюсь, еще и полным-полно долгов! На мороженое! Да лучше я ему вот этими старыми пальцами шею сверну! Ха-ха, им на мороженое! Да-да, вот все они такие, эти вежливые господа. На мороженое! Ступай-ка вот глянь, не убежало ли оно, твое мороженое! А все это — и замок, и прислуга — это только пыль в глаза пустить, людей роскошью ослепить! На мороженое! А хоть портному-то своему он платит? Ведь у него, по крайней мере, раз в неделю новое платье. А просят взаймы на мороженое! А глянь-ка теперь сюда, — и она ущипнула ее за оборки платья там, где был кринолин, — а ну-ка, это ведь из ситца, швейцарский ситец за тридцать сантимов, и при этом он никому ничего не должен! А как же я-то никогда не бегала ни за кем собачонкою и не строила угодливую рожу, выклянчивая денег.
— Матушка, это нам задолжали. Перед нами просроченных и неуплаченных обязательств, по крайней мере, двадцать тысяч франков…
— Двадцать тысяч! Ого! Ого! Ого-го! — заверещала Розье, заливаясь злобным хохотом.
Маргерита поняла: то шипела в ней зависть к ее мужу, та печальная, жестокая и неуправляемая зависть, которая сжигала изнутри старуху Розье. Хохот длился долго и сменился почти нежною улыбкой. Маргерита поверила в то, что матерью овладели лучшие чувства, и бросилась ей прямо на шею.
— Матушка, бедная матушка! — вскричала она, обнимая ее и покрывая поцелуями.
— Ну-ка прочь от меня, — сказала Розье, отстраняясь, — ты чего это?.. Знаю, зачем меня обнимаешь; это все ради денег. Не получишь ты у меня наследства, вот так-то! Размещу-ка я их под пожизненную ренту. Так я хоть буду знать, что он-то до них не доберется! Заработал двадцать тысяч франков? Хо-хо! Ого-го-го-о!
— Матушка, чем смеяться, лучше подите да взгляните мои гроссбухи.
— А у вас в гроссбухах каждый черкает что хочет…
— Матушка, да один только господин де С., он тут поблизости живет, у него баронский титул, так он задолжал ему семнадцать сотен франков.
Розье снова безумно расхохоталась:
— Ах! Ах! Семнадцать сотен! Это за что же? Ха! Ха! Ха! Ха! Такому оборвышу, что берет всего по франку за визит, — семнадцать сотен!
— Но, матушка, это только за принятые роды и сопутствующий уход за роженицей.
— Семнадцать тысяч? Ах! Ах! Да он, должно быть, принимал роды у нищенки с соборной паперти?
— Я вас прошу, мама, не оставить меня в затруднительном положении.
— Нет, не дам ни сантима; ты бросила свою старую мать ради такого негодяя, решета дырявого, и после этого приходишь по его же просьбе, а ведь это ты по его просьбе приходишь…
— Мама, да за кого вы его принимаете?
— За того, кто он и есть: за мужика безалаберного, который тебя по миру пустит, тебя и детей твоих.
— Но, матушка, ведь придут люди, подумают, что мы совсем бедные, мы лишимся уважения, Поль потеряет клиентуру; дайте же, мама, добрая злая мама!
Маргерита схватила ее за руки и принялась целовать их.
Розье осталась безучастной. На мгновение она смягчилась, лицо разгладилось, — она видела дочь свою; глаза чуть увлажнились; но неистребимая ненависть завистливых бедняков одержала верх над материнским чувством. Она улыбнулась опять, но на сей раз страшной улыбкой, и проговорила тихо и свирепо:
— А знаешь, как делают, если назвали кучу гостей, а в доме нет и двухсот франков? Отправляются к крестьянину, занимают у него хороший кус черного хлеба, хрена и четверть фунта масла — ведь это на праздник, и каждому гостю дают жирную тартинку, головку хрена, а еще выставляют перец и соль. И говорят: постно наше пиршество, ибо мы бедны. Но когда придет день и достанет у нас двухсот франков, чтобы выкинуть их в окно или заткнуть ими ваши глотки, мы еще раз вас пригласим!
— Матушка, я прошу вас!
— Нет, нет, нет и нет!
— Мама!..
— Хочешь, дам тебе пятьдесят сантимов?
В эту минуту кто-то позвонил в дом с улицы. Спустя несколько мгновений в спальню Розье постучалась девушка, приходившая убирать дом.
— Не здесь ли мадам? — спросила она.
— Да, — отвечала Маргерита, стоявшая за дверью, впуская ее.
— Дворецкий господина барона принес этот пакет для мсье и мадам.
Маргерита распечатала пакет с трепетом душевным. Там, в конверте, лежали пятнадцать купюр по сто франков Французского банка и еще четыре банкноты по пятьдесят франков Национального банка Бельгии.
