— Но это мне их не испортит? — поинтересовалась Розье.
— Возьмите несколько кусков нижней юбки, это тампоны для растираний, будете окунать их в раствор и растирать тело Гритье целиком, с головы до ног. Ты, Сиска, три что есть сил, а когда устанешь, как и несчастная мадам, которая стоит здесь же, возьми еще одно одеяло, вымоченное в растворе. Набрось его сверху на тело поверх всего остального, оставив непокрытой одну только голову.
— Если только и надо растирать да трясти, чтобы она пробудилась… — промолвила Сиска, засучивая рукава до локтей и беря куски нижней юбки. — Давайте, мамаша, за работу. А вам, мсье доктор, лучше выйти, вам тут не место. Мы вас кликнем, когда покончим с этим.
— Если понадоблюсь, — сказал он, выходя из комнаты, — я буду стоять за дверью, на лестнице.
Уже стоя там, он услышал, как обе женщины расчихались и раскашлялись не на шутку. Розье говорила:
— Какая она холодная, бедная овечка.
А Сиска:
— Давайте же. Молодая хозяйка, червям вы еще не достанетесь, мы вас разбудим. Что, Гритье, вам из-за меня больно, а? Да ведь это для вашего же блага, милая хозяйка. Это как следует разгорячит вашу кожу, такую нежную, бедная дочурка Боженьки милосердного, зато уж она сама поправится.
— Ты слишком сильно растираешь, — говорила Розье, — так ее саму на кусочки разорвешь.
— Нет, мадам; я знаю, что задумал доктор: он хочет, чтобы к коже прилила кровь; чувствуете, как это крепко и как горячо?
— Это благодать, что он пришел! — говорила Розье.
— Благодать, и я так же думаю, — откликалась Сиска. — Вы устали, мадам?
— У меня силенок побольше, чем у тебя, — отвечала Розье.
— Вот малорослые худышки, — отвечала Сиска, — да они крепче железа. Растираем!
— Берегите лицо, — сказал доктор из-за двери.
— Уж конечно, — отозвалась Сиска, — а вам еще не время зайти! Смелей, мадам!
— Какая тяжелая, — сказала Розье.
— А по мне, так вовсе нет, — ответила Сиска, — хотя да… да нет… Как будет жалко, Господи Боже мой, если вы и вправду, а такая красавица, такая добрая, бедная молодая хозяюшка! Силы небесные! Иисус и Мария! Богородица наша! Верните нам ее, она ведь никогда не совершала плохого, была такой смиренной. Верните нам ее! Иисус! Мария! А уж я вам каждую субботу буду ставить по толстой свечке. Верните нам ее!
Розье снова зарыдала. Поверх шума, рыданий, слов Поль различил звук сильнейших растираний и сильно раскачиваемого тела. Он вдруг крикнул:
— Хватит! Теперь прикройте ее.
Это было сделано в мгновение ока.
— Я могу войти?
— Да, мсье доктор, — ответили обе хором.
VIII
Вдруг все треволнения сменились мертвым штилем. Розье и Сиска, еще даже не отдышавшись, встали, сложив руки и воззрившись на девушку, у которой они могли различить только длинные темные волосы, разметавшиеся по подушке во все стороны и обрамлявшие ее бледное лицо темным кругом.
Две зажженные свечи, стоявшие на столе, позволяли рассмотреть ясные черты и нежный, точеный и простодушный профиль Гритье.
Десять минут молчания прошло словно десять веков, пока его наконец не прервала Розье, обратившись к Полю:
— Что ж, так вот оно какое, ваше чудодейственное средство, вот уж мои похвалы-то снадобью вашему… Взгляните сами, как оно мне на пользу!
Казалось, она хотела оскорбить его, но пока еще не осмеливалась.
Он же, оставаясь бесстрастным и очень мягким, не удостоив ее строгого ответа, сказал только:
— Терпение, моя бедная мадам!
— Теперь только и остается, что говорить о терпении и о бедной мадам! — воскликнула Розье. — А надо-то исцелить ее.
— Думаю, что могу вам это обещать, — сказал он.
— Я-ду-маю-что-мо-гу… — упирая на каждый слог, передразнила его Розье. — Что за сладкую песнь вы мне тут поете, а!
— Мадам, — по-прежнему мягко отвечал Поль, — прошу у вас еще несколько минут терпения, и вы будете уже не так удручены, как сейчас. Хотите подтверждения?
— Да, — и Розье угрожающе качнула дрожащей головой.
— Тогда слушайте: сейчас трескучий мороз, и вы, уж конечно, сможете принести мне замороженной воды.
— Думаю, да, конечно, — сказала Сиска, — целый чан, где я полоскаю белье — он уже две ночи как стоит во дворе. Там наросло льда в три пальца толщиной. Это вам надо, мсье доктор?
— Да, — отвечал он, — и кусок побольше, с человеческую ладонь.
Сиска снова схватила свечу и галопом сбежала вниз по лестнице, производя одна столько шума, сколько не под силу было бы толпе женщин.
Розье умолкла, в смущении ожидая этого куска лада, посредством коего ей было обещано подтвердить возможность воскресения Гритье.
Поль, не глядя на нее, прислушивался к тому, как Сиска во дворе, стуча деревянными башмаками, колола в чане лед.
Она вернулась с куском, который просил Поль. Он положил его Гритье на лоб.
Это был небольшой кусок в несколько сантиметров высотой и шириной, с трещиной на острой вершине; в желтоватом свете свечей он заблестел во тьме, точно бриллиант, окруженный огненным мерцанием.
Розье, замыкаясь все более, хранила упорное молчание. Поль сказал ей:
— По мере того как на ваших глазах будет таять этот кусок льда, вы сможете сказать, что лоб вашей дочери снова полнится жизнью и теплом.
Розье не ответила и смотрела. Это продолжалось долго; ей понадобилось призвать на помощь всю свою силу воли, чтобы казаться такой спокойной, несмотря на отчаяние, уже готовое перерасти в ярость — так гневно искрились ее серые глаза и широко раздувались ноздри.
Поль, волнуясь так же, как Розье, затаив дыхание, смотрел на кусок льда, который больше не казался тающим и лежал как мраморный. Напряженные и огненные глаза старухи, казалось, застыли. Глядя на нее дрожащую, Поль опасался, что наступит кровоизлияние в мозг, так явно он видел, как от крови, волнами приливавшей к мозгу, багровеют глаза и щеки. Время от времени у нее на лице, казалось, мелькала надежда, и тогда жалкая улыбка кривила ее тонкие губы, но быстро исчезала при виде зрелища смерти. И еще ниже сгибалась ее старая тощая спина, и глубже прорезывались морщины на ее лбу, и она сжимала кулаки. Будь этот не таявший кусок льда живым существом, она бы своими руками раздавила и растолкла бы его вдребезги. Но на деле он неподвижно, поблескивая, лежал на лбу Гритье, мерцая при свече точно погребальный бриллиант, будто хладный дух в сердце камня говорил жизни: «Нет!» — а смерти: «Да!»
— Еще не тает, а доктор? — спросила Розье голосом, в котором больше не слышалось слез.
— Нет, — печально ответил тот.
