Горин с подозрением рассматривал хозяйку.
– Что она видит?
– Сны. Они так же притягивают, как опиум.
Махмуд немедленно потянулся за пластинкой. Свенсон перехватил его руку.
– Смертельно опасно. Но ничто из того, что вы пробовали, не смогло проникнуть в ее разум. А это проникнет.
Махмуд отбросил руку Свенсона.
– И убьет ее? Мишель… – Махмуд обратился к Горину, но тот уставился на их хозяйку.
– Смотрите.
Дыхание Маделин Крафт сделалось глубоким, лицо изменилось – щеки порозовели, она ожила. Свенсон осторожно забрал пластинку. Маделин Крафт посмотрела на него. Доктор взял ее за руки и мягко спросил:
– Невеста и Жених… вы видели их?
Она моргнула, а потом кивнула утвердительно.
– Теперь вы знаете эти слова, миссис Крафт? Невеста?
– Невеста… – Голос был слабым, потому что она его долго не использовала.
Свенсон ободряюще кивнул.
– Вы видели лица… ангелов… маску с перьями и рот под ней, вы видели зубы… зубы Невесты…
– Синие. – Она сказала это шепотом. Махмуд и Горин бросились было к ней, но Свенсон отстранил их и пристально посмотрел женщине в глаза, желая убедиться, что она его видит.
– И шар… шар в руке черного Жениха?
Рот Маделин Крафт задвигался, будто она пыталась выплюнуть проглоченный ключ.
– Красный.
Свенсон вздохнул с облегчением. Ее разум мог формировать новые воспоминания, процесс высасывания памяти не лишил даму этой способности, не превратил ее в «овощ». И все же во время своей болезни она не говорила… почему только лишь синяя глина смогла добраться до ее разума?
Он погладил Маделин Крафт по руке.
– Что ты думаешь об этом, Франческа?
Девочка не ответила, она все еще сидела, обхватив себя руками. Была ли она настолько хрупкой и восприимчивой? Подавив желание успокоить ребенка, поскольку Свенсон опасался, что это может только ухудшить ситуацию, он повернулся к остальным.
– Я полагаю, полковник Бронк уже ушел?
Горин посмотрел на свои карманные часы.
– Да, ушел. Но почему вас это интересует?
– Потому что нам понадобится ваш туннель.
Набор химических реактивов лежал у ног Свенсона. Франческа Траппинг стояла, моргая и зевая. Девочка оправилась от недомогания, и, хотя она и спускалась по ступенькам неуклюже, доктор приписывал это усталости. В конце коридора в подвале находилась старая стальная дверь. Рядом валялись два связанных солдата в униформе с кляпами во рту. Горин смотрел на них с несчастным выражением на лице, в каждой из рук у него было по пистолету. Махмуд перебирал ключи на кольце. Позади двое слуг заботливо поддерживали стоявшую между ними Маделин Крафт.
– Я надеюсь, вы знаете, что вы делаете, – бормотал Горин. – Бронк позовет солдат, и они будут штурмовать двери…
– Ты можешь взять его в заложники, – заметил Махмуд. По его тону и ответу Горина можно было сделать вывод, что предложение не было новым. – Впусти его в дом, а наши люди будут наготове…
– Полковник станет защищаться, а если его ранят или убьют, нам придется отвечать, если, конечно, он сам не убьет нас…
Почувствовав, что эти разглагольствования могут затянуться, Свенсон сказал:
– Если бы было время попросить полковника присоединиться к нам, я бы так и поступил. Но времени нет. Единственная надежда помочь миссис Крафт снова обрести разум – бросить им вызов. Кроме того, не полковник решает, оставить ли вас в живых, а тот человек, который приходит вместе с ним.
– Но мы даже не знаем, кто он!
– Предлагаю выяснить это. Итак, кто из вас остается и кто отправится со мной?
– Махмуд знает туннель. – Горин сжал свои пистолеты. – Если что-нибудь случится с миссис Крафт, вы ответите. А нам придется отвечать перед ее величеством.
– Ничего другого я и не ожидал, – сказал Свенсон, заметив, что Горин наивно отождествил полковника с королевой. – Итак, у кого есть фонарь?
Когда доктор был мальчиком, он гордился тем, как хорошо знал леса, примыкавшие к полям, которыми владела его семья. Когда стал подростком, то, если был чем-то недоволен, убегал из дома и бесцельно бродил среди деревьев до тех пор, пока не наступала темнота и начинало казаться, что лес полон неизвестных опасностей. Он привык возвращаться домой, руководствуясь инстинктом. Каждый прутик, хрустнувший под ногой или касавшийся его холодного от ночной прохлады лица, помогал позабыть о скуке и несчастьях прошедших дней и почувствовать себя рыцарем, стоящим с жертвенной решимостью на страже в холодной каменной церкви. Со временем он начал ощущать, что за романтикой таилась гордость, а за ней – страх. Нахлынувшие воспоминания заставили его поморщиться.
– Где ты пропадал? – спрашивала мать.
– Гулял, – был неизменный ответ.
Он всегда возвращался домой – к свету, к теплу, и радость, которую испытывал он, снова оказавшись дома, скрашивала скучную повседневную жизнь и наполняла ее смыслом. Но после стольких лет неизменным, похоже, оставался лишь темный лес, окружавший его. Был ли дом, куда он мог вернуться теперь? В своих скитаниях он потерял контакт с той, прошлой, жизнью, хотя, возможно, и повидал мир.
Махмуд поставил фонарь на каменные ступени, спускавшиеся к двери под арочным сводом.
– Дверь открывается во внутренний двор – это самый простой путь, но там негде спрятаться, особенно утром при полном свете.
– Есть ли другой путь?
– Вас интересует конкретный пункт назначения?
– Да. Если пересечь двор, то возникнет круглое кирпичное здание, похожее на айсберг, оно уходит на сто ступеней под землю. Его главный зал был оборудован для графа д’Орканца. Там могло остаться достаточно машин, с помощью которых можно излечить миссис Крафт.
– Как?
– Это неважно, нам лишь бы добраться туда.
– Лорд Вандаарифф раньше спонсировал графа, теперь спонсирует других людей, он даже предложил своих слуг для охраны ворот… и все же есть и другие, старые пути. – Белые зубы Махмуда отчетливо виднелись в сумраке.
Они следовали за светом фонаря и оказались, как им сперва почудилось, в тупике. Махмуд нажал на кирпичную стену обеими руками – и открылся проход.
– Это настоящая тайная сдвигающаяся панель! – восторженно воскликнул Свенсон.
– Таким способом король посещал свою любовницу, – сказал Махмуд, заходя в проход. – Смотрите, куда ставите ноги…
Процесс, в ходе которого королевская спальня превратилась в пыльную кладовку для научных образцов – Свенсон смог разглядеть головоногих, заспиртованных в мутном растворе, геологические образцы, стопки переплетенных записных книжек, – поразил воображение доктора как символ общей теории энтропии и распада, как метафора, пока не приходившая ему на ум. Когда он поднял Франческу, чтобы перенести ее через ряд стеклянных колб, фонарь осветил потолок: на осыпающейся фреске был изображен нагой мужчина в море, окруженный женщинами. Потом свет фонаря сместился, так как Махмуд обходил комнату, и Свенсон задумался о том, каким был сюжет истории, изображенной на фреске, которую созерцал король в самые интимные мгновения. Спасение Ионы? Посейдон и нимфы? Или последние минуты потопа и смерть в любовном экстазе?
