— Что это с вами? Ограбили, что ли? Вырядились, как чучела на огороде?
— Ты на себя посмотри, нудист несчастный, подтяну за базар! — ожил вдруг Альберт. — Че, вообще, происходит-то?
Объясняли долго и путано, перебивая друг друга. Полухайкин наконец ухватил суть проблемы, нахмурил брови и подвел итог:
— Что же это получается? Я роднится в королевской семье, наследник престола, мне полагались по рангу няньки, гувернантки, любящие родители. Вместо этого какой-то научный червь обеспечил пионерское детство в Зелепупинском детском доме и вытекающую оттуда криминальную юность? Из принца подкидыша сделали? Урою!!!
— Во-во! И я о том говорю. Представь — вора королем сделали? У меня это королевство знаешь, где стоит? Вот где! — Самсон стукнул ребром ладони по горлу. Он уже надел штаны и сапоги. Откуда-то из-под матраса выудил старую синюю рубаху, в которой, как помнили друзья, было множество потайных карманов, натянул ее на себя и счастливо рассмеялся: — Ну, наконец-то свободен! Сегодня же, не задерживаясь, к цыганам!
— А задержаться придется, висельник. Введешь нас в курс дела, сыночка маме представишь, поможешь исправить ситуацию, а потом иди на все четыре стороны. — Гуча с удовольствием наблюдал, как улыбка сползает с конопатого лица. — Вещи наши целы?
— Куда им деться? — Экс-наследник снова нырнул в постель и выудил из-под матраса два узелка с одеждой и торбу, слегка попорченную мышами.
Альберт Полухайкин, выбитый из колеи таким поворотом судьбы, присел у камина на мягкий ковер и подумал о том, не сошел ли он сума. Потом решил, что спит, и ущипнул себя за руку. Не помогло — перед ним стояли все те же барабашки.
Брюнет успел переодеться и теперь выглядел очень представительно. Белая рубашка подчеркивала красоту смуглого лица. Красный плащ складками струился с широких плеч, а тонкую талию плотно облегал серебряный пояс в виде змейки с изумрудными глазками. Белая лента на лбу поддерживала черные, как смоль волосы.
Блондин, которого, как понял Альберт, звали Бенедиктом, возился с застежками шитого золотом кафтана попугайской расцветки. Сапоги со шпорами, тоже злотыми, валялись рядом. Блондин шевелил пальцами, высматривая коски. Наконец, управившись с одеждой и обувью, он надел на голову шляпу с длинным фазаньим пером, лихо заломил ее набекрень и улыбнулся.
— Как я соскучился… — сказал он. Почему именно, пояснить не успел, так как дворец очень сильно тряхнуло.
— Что это? — спросил Гуча.
— Непобедимая твоя это, — ответил Самсон. — Брунгильда, век бы ее не знать! Столицу в осаде держит, какой год жить не дает, тигра недорезанная!
— Из-за чего война? — поинтересовался Бенедикт и выглянул в окно. В бойницу немедленно влетел увесистый булыжник и, задев кончик пера на шляпе, врезался в гобелен на противоположной стене.
— Я о ней был лучшего мнения, — усмехнулся Гуча. — Что ж она, столько лет осаждает город и взять его не может? Тоже мне, воительница!
— На кой ей этот город? — вздохнул Самсон. — Город я бы ей давно отдал, но ей ты нужен.
— Я?
— Именно! У нее, видите ли, сын без твердой отцовской руки растет. Можно подумать, что у самой мягкая женская лапка. — Рыжий потер шею, явно вспоминая ручку Брунгильды.
— Какой сын? — прохрипел Гуча, чувствуя, что сюрприз его не обрадует.
— А какие сыновья бывают? Маленький, чернявый, глазки вострые, умен не по годам, весь в папу. На что я в детстве неуправляемым был, но до твоего отпрыска мне, поверь, далеко! Чертенок, да и только! Он как-то раз ко мне во дворец пробрался, так тут неделю все на ушах стояло, пока выловили. То малыш как малыш, а то, бывает, глянешь мельком — а у него рожки на голове растут и хвостик из-под одежды выглядывает. А Бруня твоя Непобедимая совсем голову ему задурила — все сказки про отца рассказывает. Гуча Великий — то, Гуча Великий — се. Тьфу! Вот он у нее от рук и отбился — все папку ищет. Жалко, конечно, малец-то не виноват. — Самсон смахнул слезу и посмотрел на бледного Гучу.
Тот открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба, из глотки вылетали шипящие звуки, которые никак не хотели складываться в слова.
— Ну ты гад, — выдал свою оценку событий Полухайкин. — Да ты знаешь, что такое без папки расти?! Все обижают, заступиться некому! Да что там, по понятиям жить только папка научит! Ты сегодня же приступишь к выполнению родительских обязанностей!
— Ты поставь его на пол-то, — попросил разъяренного Альберта ангел. — Поставь. Он сам не знал, что у него сын растет. Подожди, сейчас осознает, прочувствует и приступит к воспитанию.
Будущий правитель столицы отпустил впавшего в ступор Гучу. Тот, глупо улыбаясь, забормотал:
— Сын. Надо же, у меня сын! Уже, наверное, большой, гукает и головку держит…
— Мозги у тебя гукают, — засмеялся Самсон. — Я что тебе говорил, девять лет мальчишке, он скоро девок начнет щупать. Головку держит… Когда он рядом — взрослые голову держат, причем двумя руками — чтобы крыша не поехала!
— Мексиканский сериал, в натуре. — Полухайкин почесал бритый затылок. — Там тоже потерянных дестей штук пять на серию.
— Не знаю, как в Мексике, а здесь точно порядок навести надо. — Бенедикт вдохнул полной грудью и подставил лицо лучам восходящего солнца. — Господи, как же я соскучился по этому миру. Как хорошо быть живым!
— Тут еще одна неувязка вышла, — смущаясь, сказал Самсон.
— Какая?
— Помните, как мы от бультерьерши сбежали?
— Разве забудешь! — рассмеялся черт. — Ангелок таких дел наворотил, что ой-ой-ой!
Действительно ой-ой-ой. Кочевники, они любого пола кочевники. Когда у них мужиков не стало — к соседям хлынули. То набег, то налет. Мужское население тает на глазах. Люди на улицу боятся выйти. У нас, в столице, безопасно — нас Брунгильда завоевывает, а вот в Рубельштадте совсем дела плохи. Слышал, что их короля одним из первых выкрали амазонки проклятые. Марта сама королевством управляет.
— Да, дела. — Бенедикт снова подошел к окну и вгляделся в палаточный лагерь на горизонте. Там тушили костры, готовясь к новому дню осады.
— Как она?
— Марта? Да замуж хочет, годов ей много, старая дева уже. Сейчас бы рада была, да не за кого.
— Что, так плохо? — Гуча присел на корточки рядом с Полухайкиным.
— Хуже некуда, — тяжело вздохнул Рыжий и сел рядом.
Дворец опять тряхнуло, противно звякнули стекла, те, что еще были целы.
— Ты б сказал Бруне, что я здесь, пусть обстрел прекратит.
— Я что, на самоубийцу похож? — ухмыльнулся Рыжик. — Раз ты здесь, сам и скажешь.
Двери с треском распахнулись — в помещение вплыла королева-мать. Она широким мужским шагом пересекла комнату и остановилась напротив сидящей у стены кампании. Маленькие, похожие на черные бусинки глазки вцепились в Альберта. Тот медленно встал и прошептал почему-то пересохшими губами:
