Высокий солдат с такой черной и густой бородой, что он выглядел персом, шепотом попросил другого, остававшегося в вагоне, дать ему винтовку. Он заметил оленя, который решил устроиться на ночлег в кустах того же цвета, что и его шкура. Но винтовки хранились под замком. «Зови офицера», – ответил ему солдат из вагона.
Не сводя глаз от места, где он вроде бы заметил оленя, Перс шел вдоль путей, пока не нашел офицера. Сразу же заинтересовавшись, офицер отомкнул стойку с винтовками, и Перс растворился в вечернем сумраке, оставив офицера гадать, вернется ли он.
Десять минут спустя прогремел выстрел, и все повернулись на звук. Потом появился Перс: сначала маленькая точка, у которой потом возникли руки, и руки эти призывали остальных помочь. Скоро оленя принесли – с повисшей рогатой головой и еще блестящим носом. На буром мехе чернела лишь дырка от пули.
– Надо слить кровь, на это уходит день, – заметил кто-то.
– Кровь сливают в мирное время, а нам просто нужен мясник, – ответил Перс.
Кликнули мясников, и нашлось два, которые освежевали и разрезали оленя на куски штыками, несколько раз прервавшись, чтобы подточить их на бруске, которые носили с собой. Алессандро догадался, что мясники захватили их с собой из гражданской жизни точно так же, как он сам взял томик о творчестве Джорджоне.
За свои труды мясники получили по куску вырезки, а остальное досталось солдатам вагона Алессандро. Перс и готовил мясо, и раздавал его. Костер оказался слишком маленьким и уже прогорел, поэтому они взяли газовый баллон из служебного вагона и направили в костер пламя для сварки, яркий, точно золотой флаг в полуденном солнце.
Решетку сделали из шомполов, разложили на ней куски мяса, водили под ним пламенем, равномерно поджаривая. Когда скворчащее мясо раздавали солдатам, с севера, сотрясая землю, в темноте прогрохотал поезд и последовала команда: «По вагонам».
Алессандро вернулся к своим одеялам с большущим куском мяса, слишком горячим, чтобы есть. В буржуйке вновь развели огонь, двери захлопнулись, поезд тронулся. Но к тому времени, когда он вернулся на главный путь, остановился забрать стрелочника и вновь начал набирать скорость, солдаты уже уплетали мясо, и, хотя приготовили его без соли, трав и вина, лучшего Алессандро никогда не ел. Он старался не думать о голове и рогах, оставшихся в поле, – в одиночестве, в полной темноте, под ветром и дождем, то и дело начинавшим моросить в эту ночь.
* * *
Поезд мчался по железной дороге, то и дело покорно сворачивая на запасной путь, чтобы пропустить экспресс с генеральским вагоном. После убийства оленя солдаты выходили из вагонов только в темноте, на холодные поля или в мокрые леса, и их костры казались блуждающими огоньками.
Но однажды утром солдаты настороженно застыли, когда поезд остановился и запоры на дверях загремели. До того, как дверь отъехала в сторону, солдат родом из Пизы воспользовался паузой и сказал:
– Воздух разреженный. Мы в горах.
Алессандро расправил плечи и поднял голову. Горы, непредсказуемые в своей мощи, всегда были сердцевиной его воспоминаний, и он знал, что пизанец прав. Знал об этом давно – по металлическому грохоту, с которым поезд пересекал бесчисленные мосты, и по реву воды, несущейся под этими мостами, стекая с горных круч.
Двери открылись, и горы явились перед ними в своей величественной красе. Они, казалось, наступали на железную дорогу, угрожая раздавить грязные деревянные стенки вагонов. Ослепительно белые, такие огромные и холодные, что заставляли в изумлении раскрывать глаза. В пятидесяти километрах сверкали льдом пики, освещенные утренним солнцем. Долина, заваленная глубоким снегом, уходила в бесконечность, по склонам виднелись зеленые пятна лугов и сосновых лесов, над ними высились серые стены, с выступов которых свисали ледяные наросты и лились потоки воды. Но до земли вода не долетала: замерзала, превращаясь в туман, вспыхивала золотом на солнце и исчезала с ветром.
От вида гор у солдат из товарного вагона голова пошла кругом, а Алессандро это зрелище вернуло в детство. Летом, когда он выходил из густого леса, ему вдруг открывался залитый солнцем пик, или он наблюдал с высоты, как туман стелется по долине чуть ли ни с человеческой нежностью. «Долина усталая и больная, – говорил отец. – Облака и туман – одеяло, под которым она отдыхает». В десять лет Алессандро не знал всех оттенков слов «отдыхать» и «покой», теперь-то, конечно, знал, но понимал, что ему никогда не познать горы во всех их ипостасях и со всеми чарами.
Лейтенант, откативший дверь, велел роте взять с собой вещмешки и оружие и построиться. Когда солдаты спрыгивали на землю, винтовки били их по спине и напоминали, кто они и чем занимаются. Винтовка, как давно понял Алессандро, неотъемлемая часть пехотинца. Без нее он просто не может жить, как газель без ног или носорог без рога. С винтовкой он знает свое местечко во вселенной и понимает, что оно остается за ним, покуда он жив.
Паровоз, который тащил поезд на альпийской заре, продолжал пыхтеть, над короткой трубой поднимался ароматный сосновый дым. Солдаты строились, подгоняли лямки и ремни, проверяли винтовки, расправляли плечи. Две тысячи человек, все без завтрака, наконец-то встали навытяжку, разбившись на группы по пятьдесят.
Младшие офицеры проверяли, упрашивали, отчитывали, готовя к двум событиям. Во-первых, солнце намеревалось выйти из-за гор на юго-востоке, залив ослепительными лучами территорию, и без того полную света, во-вторых, должен был приехать генерал. Никто не знал, в какой последовательности эти события произойдут, мало кто понимал, что более важно.
– Господи, – пробормотал себе под нос человек, стоявший рядом с Алессандро.
– Что такое? – спросил он.
– Генералов можно дожидаться целый день.
– Однако они приезжают, и все улыбаются.
– Это верно, – кивнул солдат. – Но почему?
– За это и производят в генералы, – ответил Алессандро. – Есть у них одна удивительная способность. Стоит им появиться, и любое количество сукиных сыновей начинают улыбаться, точно идиоты в дурдоме. Даже я, зная об этом все, превращаюсь в благодарного и обожающего пса.
– Да-да, это правда. Как они этого добиваются?
– Я думаю, все дело в феодальном прошлом. Когда хозяин замка собирал смердов, они едва не задыхались от счастья, причину которого не могли ни понять, ни объяснить, и почему-то счастье это исчезало с его уходом.
– А что ты делал до войны? – спросил солдат, судя по выговору, миланец.
– Был сардиной, – ответил Алессандро, глядя прямо перед собой. – Голубовато-золотой сардиной в Средиземном море. – Алессандро искоса глянул на миланца, похоже, еще одного представителя умственного труда, лицо которого оставалось совершенно серьезным. – Я работал управляющим компании, которая украшала «русские горы».
– Экономика богата и разнообразна, но у нас много общего, – сказал миланец.
– В смысле?
