Он понимал, что должен как-нибудь договориться с Зиной.
— Что же вы хотите, чтобы я женился на Сусанне Ивановне в то время, как мои чувства принадлежат уже другой? И как я должен объяснить это вторжение, этот своего рода «форт Шаброль»
[24]
? Сусанна Ивановна избрала этот способ, чтобы удержать мои чувства? Это же дико, это — сумасшествие.
В лице Зины изобразилась усталость. Глаза она переводила с предмета на предмет, избегая смотреть в лицо Колышко.
— Ах, Боже мой, — сказала она, — при чем здесь я? Вы, право, сделали бы хорошо, господа, если бы не вмешивали меня больше в ваши личные отношения. Тем более я — девушка.
Она потупила глаза.
— Зинаида Ивановна, — сказал Колышко, — вы ведете дурную игру. Предупреждаю вас.
Он сдержанно поклонился и пошел к двери. Зина тотчас же села за рояль. Бравурные звуки наполнили дом.
XXIV
Колышко понял, что план нападения здесь строго обдуман и организован.
«Но на что же они надеются?» — удивлялся он.
Дома он застал Василия Сергеевича. Глаза у него были сочувствующие и преувеличенно-испуганные. Он тотчас же углубил их в работу над чертежом. Под нос он мурлыкал растянуто и глупо-подчеркнуто: «Уж давно отцвели хризантемы в саду».
Из комнат доносился веселый громкий разговор Сусанночки и Гавриила. Набравшись решимости, Колышко вошел в столовую, где около буфета оба они гремели посудой. Сусанночка обернулась и радостно вскрикнула. С протянутыми губами она подбежала к Колышко.
— Ты уже свободен?
Она охватила его за шею. Не желая сцены в присутствии Гавриила, он принужден был губами коснуться ее губ.
— Гавриил, — сказала она, — потом.
Он отвечал весело: «Слушаю» — и вышел.
Сусанночка не разжимала рук.
— Нил, отчего ты вдруг переменился ко мне? Если я приревновала тебя к Симсон и грубо говорила по телефону, ты в этом виноват сам. Но ты мне скажи, что у тебя с нею ничего нет, и я тотчас же уеду от тебя.
Он удивился этой странной логике.
— А если у меня с нею «что-нибудь» есть, то вы останетесь?
Он осторожно освободился от ее рук. Передразнивая, она ответила:
— Если у вас что-нибудь есть, то «мы» останемся. С какой стати ты говоришь со мной во множественном числе?
Колышко сел, намереваясь договориться до конца. Сусанночка тотчас села к нему на колени. Вероятно, она думала, что ведет себя «ужасно смело».
— Я бы полагал, что вам, Сусанночка, следовало бы поступить наоборот.
— С какой стати? Отдать тебя без бою какой-то потаскушке?
Он старался избавиться от ее ласк и вынужден был встать.
— Это комедия! — сказал он.
— Нил, ты меня больше не любишь? Это — правда? Согласись, я имею право услышать об этом из твоих уст. Ты любишь другую.
Глядя в пол, он сказал:
— Да.
Она расхохоталась.
— Хорошо! Нечего сказать, очень хорошо. А я?
— Вы сами первая прервали со мною отношения.
— Нил, будь же правдив до конца. Эту ночь ты действительно не был у нее?
Ему было гадко солгать. Он сказал, продолжая избегать ее насмешливого, испытующего взгляда:
— Допустим даже, что да.
С удивительным хладнокровием она сказала:
— Значит, ты солгал, что я первая. Ты запутался, Нил. Вернее, тебя запутала эта подлая женщина. Но я тебя не отдам. Нил! Ты слышишь? Ты — мой. Ты просто заболел. Мы с Зиной так и смотрим на все это.
Она вздохнула. Глаза ее опять мгновенно сверкнули влагой. Она улыбнулась.
— Все равно, Нил, я не оставлю тебя. Я тебя люблю, а та тебя не любит. Она не любит никого. Ты, мой дорогой, не знаешь женщин. У нее ужасное прошлое. Эта женщина способна на все. Ну же, Нил, посмотри на меня по-прежнему. Видишь, я совершенно спокойна. Я бы могла руки на себя наложить, но я этого, видишь, не делаю, потому что я знаю, что все это — вздор.
Она смеялась преувеличенно громко. Но лицо ее было бледно. В движениях и словах была заученность. И за всем этим в глазах стоял непрекращающийся страх. Ее пугало и мучило, что он молчит. Она приготовилась выслушать все и поэтому взяла его за руку и потянула к себе.
— Нил, Нил! Не смей! Я расплачусь. Нил, что это такое в самом деле? Я же ведь не сержусь на тебя. Потом, Нил, я же не маленькая и прекрасно понимаю, что у тебя есть мимолетные связи… Ведь ты — мужчина.
Она тянула его за собой.
— Я так не могу! — сказал он. — Я не знаю, что я должен еще прибавить к сказанному? Кажется, все ясно.
— Ты солгал, Нил. Ты меня обманул. Разве это хорошо? И ты считаешь себя правым. И ты говоришь, что все ясно. Стыдись, Нил. Раньше ты был не таким.
Ее простые слова поднимали в нем стыд, сознание вины. Но он не мог примириться с этим откровенным и наивным насилием над собой.
— Я признаю, что виноват, — сказал он.
— Ну вот и спасибо. Ты признаешь, а я тебя прощаю. От чистого сердца. Ну и пойдем.
У нее дрожали руки и губы.
— Я бы хотел, чтобы вы забыли меня, Сусанночка.
— Нет, этого я не могу. Нил… Я же тебя люблю. Я тебя не отдам, милый. Я вцеплюсь в тебя хоть на площади и буду кричать всем: «Мой, мой!»
Она продолжала его тянуть. В щель растворенной в спальню двери были видны происшедшие в комнате перемены. Кровать была передвинута, и подушки теперь белели прямо против двери. Одеяло было новое, голубое. Пахло знакомыми духами Сусанночки, эссенцией ландыша.
— Как вы не понимаете, Сусанночка, — сказала он, — что я люблю теперь другую.
Он старался говорить с нею возможно определеннее, выражаясь понятным для нее обиходным языком романов.
— Я люблю ее, а она любит меня. Когда-то и мы с вами любили друг друга, но это прошло.
— Нет, Нил.
Она топнула ногой.
— Это неправда.
Он рассмеялся.
— Как неправда?
— Мы с тобою по-прежнему любим друг друга. И ты тоже совершенно так же, как раньше, любишь меня. Да, ты, я знаю, любишь меня, и не сделаешь мне зла. Ведь правда, Нил, ты мне не сделаешь зла?
