— О, хорошо!
В голосе ее звучал вопрос. Колышко успокоился. Он быстро оделся и вышел.
Мадам Биорг встретила его в передней.
— Вы не велели ей говорить о вас, а она ушла. Я не знала, как поступить. А потом подумала пусть. Тем более она сегодня сильно не в духе. Ах, она всегда капризничает невыносимо!
Колышко слушал ее растерянно.
— Куда же она ушла? Вы не знаете?
— Ах, Боже мой, куда она могла особенно уйти! Пошла домой или бродить по Кузнецкому. Что у нас делают в Москве подобные молодые барыни?
Колышко удивлялся этому тону.
— Вы напрасно ее не задержали, — сказал он сухо. — Позвольте мне воспользоваться вашим телефоном.
— О, вы чересчур внимательны к ней! Женщины балуются от такого отношения.
Он решил позвонить по телефону Зине.
— Я только что хотела о том же спросить у вас, — сказала она.
— Она заходила домой?
— Ничего подобного.
Он взял мадам Биорг за руку, чувствуя, что для него стерлись грани приличия, дозволенного и недозволенного.
— Ради Бога, где она? Вы знаете.
— Но, Бог мой, откуда? Да вы хоть разденьтесь и зайдите на одну минуту.
Он вошел в разнокалиберную гостиную, и оттуда на него дохнуло мертвым холодом. Белый попугай, кувыркаясь, пронзительно закричал в клетке, защелкал языком и засвистал. Все это напомнило с мучительной болью недавнее прошлое. Он был счастлив и потерял свое счастье.
— Как же так вы ее выпустили? — ужасался он.
Он подозрительно разглядывал лицо мадам Биорг. Может быть, она что-нибудь скрывала.
— Подождите, я вам что-то скажу, — говорила она, усаживая его рядом с собою, — напрасно вы так чрезмерно волнуетесь. Разве же она для вас партия?
Понизив голос, она прибавила:
— Вера Николаевна рассказала нам с мужем все. Мы с мужем были так счастливы. Это именно то, что мы всегда желали для вас. Конечно, у Веры Николаевны слишком подвижный характер. Она требует чего-нибудь такого экстравагантного. Вы ее не уместите в рамки.
— Вы говорите, она рассказала вам? Но, собственно, что же?
Биорг лукаво смеялась.
— Это не делает чести вам, но бесполезно скрывать, когда об этом говорят уже в городе.
Колышко понял, почему отсюда так стремительно ушла Сусанночка. Ему хотелось кинуть в лицо этой пошлой и сальной бабе что-нибудь оскорбительное. Но она расплывалась в отвратительной улыбке и говорила:
— Вы думаете, она слишком будет претендовать? О, поверьте, Сусанночка достаточно умна. Она прекрасно понимает свое место. Выслушайте меня.
Она положила ему руку на колено.
— Я говорила с ней. Она сказала, что вернет вам свободу. О, уверяю вас, она слишком благоразумна, чтобы идти против фактов.
Он поднялся с дивана. Ему было страшно, что всего несколько минут назад здесь оскорбляли Сусанночку.
— Как вы смели? — закричал он. — Что это такое? Кто вас уполномочил говорить все эти гнусности?!.
Она побледнела.
— Но, дорогой мой друг, вы так выражаетесь.
— Я вас спрашиваю, где она. Если вы мне не скажете — между нами все кончено.
Она развела руками. Лоб у нее мгновенно покраснел. Она соображала, оскорбиться или нет. Ее белесовато-голубые глаза эстонки внимательно сверлили его лицо.
— Я не знаю, должна ли я передать эти ваши слова Вере Николаевне: кто сказал гнусности? Согласитесь, это обидно. Вера Николаевна оказала нам такую честь.
— Она потаскушка, ваша Вера Николаевна.
Он был рад, что может оскорбить ее и унизить.
Красное эстонское лицо вытянулось. Рот раскрылся отвратительно, точно у большой рыбы.
— О, когда так… — сказала она.
Силы к ней возвратились. Она грузно поднялась с дивана и, закрыв лицо толстыми красными ладонями, начала всхлипывать:
— Конечно, Матвея сейчас нет дома, и вы можете меня оскорблять.
Он выбежал вон, унося смесь отвратительного запаха дешевых духов, столярного клея и чухонского масла.
XXVIII
На улице он опомнился. Он не знал, куда пойти, — налево или направо. Все это произошло слишком быстро. Он старался восстановить цепь событий. Все началось с момента, когда Гавриил доложил о приходе Симсон. Он что-то упустил из виду. Вспомнилось, как держала руки сзади Сусанночка. И это было главное. Он должен был тогда же отобрать у нее револьвер. Он, такой осторожный, вдруг глупо доверился обстоятельствам. Теперь он больше не был господином самого себя.
Как это случилось? Это было преступлением с его стороны.
Он решил бежать домой. Ведь она обещала ему вернуться. Только бы еще увидеть ее. Всего один раз. Он ей скажет. Он сумеет ей сказать. Как хорошо, что все это случилось! Ах, как он ее безмерно любит!
Он ломал пальцы. Он перебирал в памяти все, что когда-то отталкивало его в Сусанночке. Ее безвкусные платья, смешные, иногда вздорные слова. Все это не имеет ни малейшего отношения к любви.
Он останавливался на тротуаре и ужасался. Что он мог найти интересного и увлекательного в этой изломанной и вертлявой потаскушке? Да, да, потаскушке, которая ищет в любви острых, возбуждающих эксцессов. И только. Это голый чувственный футляр без души. Как она вошла в его жизнь?
Теперь все ее ухищрения были ему совершенно ясны. Это была дурная новизна. Не более. Воспоминание об ее ласках душило отвращением. Было желание окунуться в горячую ванну, скрести себя ногтями, вытереться начисто одеколоном. Хотелось выбросить из души остатки гадкой чувственности, отвратительной, как гнусная болезнь.
С замирающим сердцем он вбежал к себе в подъезд.
— Сусанна Ивановна не приходила? — крикнул он Гавриилу.
У того было унылое лицо.
— Никак нет.
Понизив голос, он прибавил:
— Она сказала, что непременно придет.
Он мялся:
— Что такое?
Он потупился.
— У них вышло насчет мелочи… не нашлось с собою. Она сказала: «Подождите, я приду вечером».
Ему хотелось поцеловать его и обнять. Он сочувственно смеялся.
Колышко как был, в пальто и шляпе, опустился в передней на стул.
— Боже, что я наделал! — сказал он. — Как я ее люблю, Гавриил!
Он не выдержал и заплакал.
— Будет вам, барин, убиваться. Уж это я вам верно говорю, что она придет. Конечно, это пустяки. Только раз она сказала, она придет. Это уже такое дело. Если бы она мне не сказала…
