— Я хочу папы.
— Ты упрямый, дурной. Разве тебе не жаль твоей мамы? Слоника, тележку, кучера… Пойдем!
Она схватила его за руку и решительно потащила за собой на почту.
— Ты хочешь слоника, который поднимает хобот и говорит так страшно: у-у!..
Ребенок улыбнулся сквозь слезы.
— Хочу!
Сдавши пакет, она написала Ивану короткое письмо:
— Все подписано, выслано. Обо мне не беспокойся. Привет твоей будущей жене.
Всю ночь она проплакала, не раздеваясь и стоя у окна, пронизанная дрожью, отчаянием, ужасом.
Шурик крепко спал. Серый слоник стоял у него в ногах — слоник, приносящий счастье детям, у которых нет папы.
X
Мартовские дни Лида по-прежнему встречала в кресле. Надежды на то, что действие левой ноги восстановится, были плохи, и она примирилась со своею жизнью калеки в будущем.
— Вам это только так кажется, — уверял ее Виноградов. — Вы внушаете себе, что не можете и, главное, не должны ходить. «Девице, говорю тебе, встань!»
Он поднимал ее с кресла и пробовал водить по комнате.
— Но ведь рука же прошла…
Он толковал что-то об общих нервных центрах.
— У падок жизни, сударыня, — вот что главное! Надо, чтобы ярко и властно подошла жизнь и сказала свое: «Девице, я тебе говорю, встань!». И встанете, моя дорогая, встанете.
— Сомнительно, — говорила Лида, презрительно усмехаясь.
Уж не Иван ли это, чего доброго? При мысли об Иване делалось больно. Первые вспышки болезненного восторга от возвращения к жизни прошли давно, и Иван представлялся уже давным-давно в своем настоящем свете: безвольным, запутавшимся, хотя милым и добрым, как всегда.
Он не собирался ее покидать, хотя она была уже только полчеловека.
Но ее раздражал его солидный и вместе глупый тон. Вероятно, он полагал, что теперь сделал для нее решительно все. Это сквозило из каждого его взгляда, поворота, жеста.
И вдобавок еще подобострастный тон папы. Эти люди решительно обратили ее в неживую вещь.
С тех пор, как она начала приходить в себя, ей беспрестанно давали безмолвно понять, как она должна быть всем благодарна: папе, что он взломал дверь, Виноградову, что тотчас же приехал и не спал около нее две ночи, Ивану — о! тут уже был целый клубок благодарностей…
Даже Глаша и та беспрестанно повторяла на разные лады:
— Ну, барышня, задали вы нам тревоги.
Серая, нудная жизнь вступила в свои права.
Прежде всего хотелось разобраться в Иване.
Он считал своим долгом ежедневно приходить и сидеть. Играли в карты или читали вслух. Разговор не вязался совершенно.
И это походило с его стороны на какую-то обязательную службу. Правда, вид у него был сияющий, но это сияние означало:
— Вот какой я порядочный человек.
Могла ли она простить ему прошлое? Об этом она думала чаще всего, лежа по ночам и томясь бессонницей. Иван представлялся ей тогда главным виновником всей катастрофы. Теперь он делает, конечно, все. Для него не существует больше никаких уступок. А это уж такая натура! Таким людям нужен морфий, страдания, гибель окружающих: тогда только они прозревают.
Лидии делалось жаль своей любви к Ивану. Ее любовь отцвела, не успевши расцвесть. Она даже не знала, любила ли ею вообще сейчас.
Может быть, это была уже самая обыкновенная привычка? Ее дальнейшая жизнь пройдет без очарования, без любви.
… Весь знаменательный по событиям день 13-го марта Лидия провела с утра в обыкновенно угнетенно-безразличном состоянии.
К обеду, в обычное время, пришел Иван.
Вид у него был не совсем обыкновенный, и Лида его даже нетерпеливо спросила:
— Что случилось?
— Что?
Он замялся, видимо, соображая, что ей ответить.
— Во-первых, дело Клавденьки Юрасовой прекращено… Вообще, много новостей. Я слыхал, что она расходится с мужем и выходит замуж за какого-то Воскресенского…
— А что во-вторых? — спросила Лида.
— Во-вторых, Лидуся… Но тебе это будет, может быть, неприятно…
Он сделал умоляющую мину. Лиду кинуло в холод. Стало гадко. Какая ничтожная манера скрывать, прятаться, действовать исподтишка.
— Говори без предисловий, — крикнула она грубо.
Глаза ее расширились и потемнели. Пальцы судорожно вцепились в ручки кресел.
Он сказал извиняющимся голосом:
— Скоро приезжает моя бывшая жена.
Лиде казалось, что она уже знала, что он скажет это самое и даже с прибавкой слова «бывшая».
— О, как это мучительно, — сказала она. — Этот вечный фальшивый тон! Почему «бывшая», когда она все еще твоя настоящая, официальная жена? Не понимаю, к чему это кривлянье?
Он покраснел и, оправдываясь, сказала:
— Она приезжает, чтобы покончить с консисторскими формальностями.
— Это все равно: пока она твоя настоящая, а не бывшая жена. Словом, она все еще твоя жена.
Лиде хотелось сказать ему что-нибудь еще более жестокое и оскорбительное.
— И потом, ты, пожалуйста, не лги и не притворяйся передо мною: ты рад, что она приезжает. Я это увидела сразу же по твоему лицу, как только ты вошел.
Она брезгливо отвернулась к окну. Он хотел взять ее за руку. Она ее отдернула.
— Не прикасайся ко мне. Ты противен мне. Ты любишь сразу двух женщин. Или, впрочем, может быть, любишь ее, а со мной только разыгрываешь комедию. Я не понимаю только, зачем? Кого ты хочешь этим обмануть?
— Лида!
Но она продолжала. Она ужасалась сама собственной глупости: как она до сих пор не понимала положения вещей. Ну да, он любит ту, а ее «жалеет». И зачем он только уверяет ее в противоположном? Его выдает его собственное лгущее лицо.
— Да? Ты все-таки уверяешь меня в противном?
Как она ненавидела его в этот момент!
— Я утверждаю, что люблю тебя, а не ее. С нею я только сохраняю добрые отношения.
Лида презрительно рассмеялась.
— Ты это можешь рассказывать мужчине, а не женщине. Раз у тебя сохранились с нею хоть какие-нибудь отношения, это значит, что со старым еще не покончено.
— А я утверждаю, что покончено, — сказал твердо Иван Андреевич.
Она видела, что его глаза сделались влажны, но ей не было его жаль. Напротив, была потребность делать ему больнее и больнее.
— Добрые отношения и есть остаток любви, а может быть, даже и вся тлеющая любовь. Словом, вот тебе мои последние слова: я не желаю, чтобы ты с ней виделся в этот ее приезд.
