— Но ведь вы же, я надеюсь, по крайней мере, не ясновидящая?
— Почти.
Софья Павловна вынула портсигар, но вспомнила, что курить нельзя, и спрятала его обратно.
— В таком деле, моя дорогая, нельзя руководиться фантазиями.
Помолчав, она прибавила:
— Это устраивается гораздо проще.
— Что вы этим хотите сказать?
Софья Павловна улыбнулась тонкими кончиками губ.
— Признание за признание. Вы, конечно, знаете, что мой Спиридон ветренее самого ветра, но я бы никогда не позволила себе оскорбить его какими-нибудь подозрениями, не проверив.
— Это легко сказать.
— Я знаю многих дам, которые унижаются до подкупа прислуги и отравляют жизнь мужей довольно откровенным шпионством.
Она говорила эти слова, намеренно их подчеркивая.
— Но вы же сами, мой друг, рекомендуете это.
Варвара Михайловна колко улыбнулась. Софья Павловна медленно покачала головой.
— Менее всего, моя дорогая. Я — сторонница культурных средств.
Она сказала это до смешного гордо.
— Что вы этим хотите сказать?
— Я хочу сказать, что в культурном обществе существуют на этот счет гораздо более деликатные и верные приемы, чем организация, так сказать, домашнего сыска. Мой Спиридон, например, прекрасно знает, что мне известен каждый его шаг, хотя мне никогда не приходится подглядывать за ним.
— С какой стати вы мне рассказываете эти сказки?
— Вы очень наивны, дитя мое.
Обе они раздраженно смотрят одна на другую.
— Вы заслуживаете того, чтобы вас еще немного помучить, — сказала Софья Павловна. — Но я этого, конечно, не сделаю.
Она придала лицу деловое выражение. Варвара Михайловна ничего не понимала. Ей казалось очень глупым, что Софья Павловна может до такой степени ломаться.
— Это очень просто, моя дорогая… Вы, конечно, только не знаете… Вы хотите меня уверить, что никогда не обращались к содействию прислуги и ваших знакомых? Да? Позвольте не поверить.
— Вы говорите мне дерзости.
— Я хочу вам быть только полезной.
— Если вы, действительно, мне не докажете, что владеете таким таинственным секретом, то считайте, что мы с вами с сегодняшнего дня поссорились.
Софья Павловна самонадеянно усмехалась.
— Я не буду вас больше томить. В каждом большом городе имеется совершенно благоустроенная контора, в которую вы можете обратиться по делам этого рода.
Софья Павловна глядела нелепо-серьезно. Варвара Михайловна почувствовала почти испуг. Потом горячая краска залила ей щеки и шею. Сделалось тошно и закружилась голова. Она хотела засмеяться, но вместо этого удушливо закашлялась.
Est-ce possible?
[1]
Софья Павловна оставалась иронически-равнодушна.
— Видите, моя дорогая, как не следует торопиться с заключениями. Оказывается, мы с вами знаем далеко не все. Об этом знает весь свет, и только не знаете вы.
— И ваш муж, Спиридон Петрович, знает об этом тоже?
— А как же?
Она цинично смеялась.
— Он иногда приходит и говорит мне: «Сегодня меня выслеживал твой агент».
— И что же вы?
— Ну, что за вопрос, моя дорогая? Конечно, говорю ему: да ты с ума сошел…
— Нет, это сказка. Но переменим тему разговора.
Софья Павловна достала из сумочки записную книжку и карандаш.
— Вот вам. Я не хочу быть мстительной.
Она написала записочку и протянула Варваре Михайловне:
«Мамоновский переулок, дом 48, квартира 21. Телефон…»
— Глупости, — сказала Варвара Михайловна и бросила бумажку на стол.
Но серьезный тон Софьи Павловны не допускал сомнения. Впрочем, та не пожелала входить в подробности. Она говорила, неприятно кривя губы:
— Вы можете в этом убедиться сами.
Когда она ушла, Варвара Михайловна все еще продолжала ощущать жар в лице. Во всей этой комбинации было что-то низкое. Если она следила за Васючком сама, то это было понятно. Но производить это так…
Хотя почему бы и нет? Разница, в конце концов, только в форме… И все же было гадко. Было чувство, точно она узнала что-то позорное о самой себе. Вдруг почувствовала, что по щекам бегут слезы. О, какой ужас жизнь! Омерзительная дрожь проходила по плечам.
V
Через час, одетая, она в первый раз выходила на воздух, поддерживаемая Линой Матвеевной. Новая горничная, Феклуша, заперла за ними дверь.
Мамоновский переулок был недалеко, и через несколько минут извозчик уже поворачивал с Тверской у желтого здания Глазной больницы. Дом 48 находился посредине переулка слева. Хотя это был огромный шестиэтажный дом, но таинственная квартира помещалась все-таки во дворе, в небольшом белом двухэтажном флигеле. В темных воротах под домом и на грязненьком дворе, залитом асфальтом, охватило миазмами. Варвара Михайловна посильнее смочила платок одеколоном.
Лина Матвеевна нашла низенький подъезд и дверь в полуподвальную квартиру. Тут, вероятно, жили армяне, потому что дверь отворила молодая брюнетка с восточным носом.
— Господина Черемушкина? — В глазах ее появилось оценивающее раздумье. — Господин Черемушкин квартирует здесь. Вот его комната.
Они стояли в темной передней, из которой одна дверь была отворена в кухню, где на протянутых веревках сушилось белье, а другая, приотворенная, стеклянная, была изнутри заклеена пестрой восковой прозрачной бумагой.
Брюнетка постучала в стекло.
— Господин Черемушкин, к вам две дамы.
Она сказала это с таким видом, как будто пришедшие совершенно не могли ее интересовать или она в совершенстве знала их биографию.
— Слушаю, — сказал резкий мужской голос, и дверь отворил высокий седой, представительный старик с черными глазами и бровями и коротко остриженным черепом. — Пожалуйте, сударини.
Он выговаривал ы мягко, как и.
Варвара Михайловна приказала Лине Матвеевне ожидать ее на извозчике и, продолжая закрывать рот и нос платком, вошла в светлую и приятную комнату, имевшую вид конторы. Ее поразило, что по стенам комнаты висели портреты писателей, делая отчасти помещение похожим на редакцию.
— Я бы все-таки попросила вас сначала открыть окно, — сказала Варвара Михайловна.
Старик в прекрасно сшитом сюртуке поторопился исполнить ее просьбу и даже открыл все три.
— Вот так, — говорил он при этом, и голос его был учтиво-насмешливый. — Что в нашей власти, то всегда все возможно, а что не в нашей власти, то, судариня, никак невозможно. Никак невозможно, судариня.
