– Я не об этом, – сказал, задышав наконец свободно, сеньор Бенхамин. – Я о листках.
– А, так, значит, это волнует и тебя?
– Они – свидетельство социального разложения.
Он вложил в рот зубной протез и стал неторопливо надевать пиджак.
– Они – свидетельство того, что рано или поздно все становится известным, – равнодушно сказал зубной врач.
А потом, взглянув на словно запачканное небо за окном, предложил:
– Хочешь, пережди у меня дождь.
Сеньор Бенхамин повесил зонт на руку.
– Никого нет в лавке, – объяснил он, тоже бросая взгляд на готовую разродиться дождем тучу, а потом, прощаясь, приподнял шляпу. – И выбрось эту чепуху из головы, Аурелио, – уже в дверях сказал он. – Ни у кого нет оснований считать тебя трусом.
Ты вырвал зуб алькальду.
– В таком случае, – сказал зубной врач, – подожди секунду.
Он подошел к двери и протянул сеньору Бенхамину сложенный вдвое лист бумаги.
– Прочти и передай дальше.
Сеньору Бенхамину не нужно было смотреть на этот лист, чтобы узнать, что на нем написано. Разинув рот, он уставился на врача:
– Начинается снова?
Зубной врач кивнул и остался стоять в дверях кабинета, пока сеньор Бенхамин не вышел на улицу.
Жена позвала зубного врача обедать в полдень. В столовой, просто и бедно обставленной вещами, которые, казалось, никогда не были новыми, сидела и штопала чулки их двадцатилетняя дочь Анхела. На деревянной балюстраде вокруг патио выстроились в ряд окрашенные в красный цвет горшки с лекарственными растениями.
– Бедный Бенхаминсито, – сказал зубной врач, усаживаясь на свое место у круглого стола, – его очень тревожат листки.
– Они всех тревожат, – сказала жена.
– Семейство Тобаров уезжает из городка, – вставила Анхела.
Мать взяла у нее тарелки и добавила, разливая суп:
– Распродают все прямо на ходу.
Горячий аромат супа уводил зубного врача от тревог, которые сейчас занимали его жену.
– Вернутся, – сказал он. – У стыда память короткая.
Дуя на ложку, перед тем как отхлебнуть, он ждал, что скажет по этому поводу его дочь – как и он, несколько замкнутая на вид, но с необыкновенно живым взглядом. Однако он так и не получил ответа; она заговорила о цирке. Сказала, что там один человек ручной пилой распиливает надвое свою жену, лилипут распевает, вложив голову в пасть льва, а воздушный гимнаст делает тройное сальто над торчащими из помоста ножами. Зубной врач слушал ее и молча ел, а когда она кончила свой рассказ, пообещал, что вечером, если перестанет дождь, они пойдут в цирк.
В спальне, вешая гамак, он понял, что от его обещания настроение жены лучше не стало. Она сказала, что тоже захочет уехать из городка, если на их дом наклеят анонимку.
Ее слова не удивили врача.
– Умора, – сказал он, – не сумели выгнать нас пулями, а наклеенной на дверь бумажкой выгонят?
Он разулся и, не снимая носков, влез в гамак и стал ее успокаивать:
– Не думай об этом – я уверен, что нам ничего не наклеят.
– Они не щадят никого, – сказала она.
– Как сказать, – возразил врач. – Они знают, что со мной им лучше не связываться.
С бесконечно усталым видом женщина вытянулась на кровати.
– Если бы хоть знать, кто их пишет.
– Знает тот, кто клеит, – отозвался стоматолог.
Алькальд мог не есть целыми днями – он просто забывал о еде. Но бурная активность обычно сменялась у него долгими периодами апатии и безделья, когда он бродил бесцельно по городку или запирался и сидел, утратив ощущение времени, в своей канцелярии с пуленепробиваемыми стенами. Всегда один, всегда во власти настроения, он не испытывал особого пристрастия к чему бы то ни было и даже не помнил, чтобы когда-либо в жизни подчинялся привычкам. И только когда голод становился совсем непереносимым, он появлялся, иногда в неурочный час, в гостинице и съедал все, что ему подавали, не глядя.
Они вместе обедали в тот день, а потом, пока оформлялась продажа земель у кладбища, они провели вместе всю вторую половину дня. Эксперты выполнили свой долг. Назначенный временно уполномоченный управился со своими обязанностями за два часа. Когда в начале пятого судья Аркадио и алькальд вошли в бильярдную, казалось, что они вернулись из трудного путешествия на машине времени.
– Ну, закончили, – сказал, отряхивая руки, алькальд.
Было похоже, что судья Аркадио его не слышит. Алькальд увидел, как он с закрытыми глазами ищет у стойки табурет, и дал ему таблетку от головной боли.
– Стакан воды, – сказал алькальд дону Роке.
– Холодного пива, – попросил судья Аркадио, ложась лбом на стойку.
– Или холодного пива, – поправил себя алькальд и положил на стойку деньги. – Он заслужил – работал как вол.
Выпив пива, судья Аркадио стал растирать пальцами кожу на голове. В заведении, где теперь все дожидались шествия цирковых артистов, царила праздничная атмосфера.
Алькальд тоже увидел шествие. Сперва на карликовом слоне с ушами, похожими на листья маланги, выехала под гром оркестра девушка в серебристом платье. За ней шли клоуны и акробаты. Дождь совсем перестал, и дочиста вымытый вечер отогревался в лучах предзакатного солнца. И когда для того чтобы человек на ходулях мог прочитать вслух объявление, музыка оборвалась, весь городок словно поднялся над землей, умолкнув в изумлении перед волшебством.
Падре Анхель наблюдал шествие из своей комнаты, покачивая в такт музыке головой. Эта счастливая привычка, сохранившаяся еще с детства, не покинула его и на этот раз. Во время ужина и позднее он все так же покачивал головой и перестал, только когда закончил наблюдать за входящими в кино зрителями и снова оказался наедине с собой в своей спальне. После молитвы он сел в плетеную качалку и за печальными размышлениями не заметил, как пробило девять раз и замолчал громкоговоритель кино, оставив вместо себя кваканье одинокой лягушки. Тогда он сел за письменный стол написать приглашение лейтенанту.
В цирке алькальд, заняв по настоянию директора одно из почетных мест, посмотрел номер с трапециями, которым открылось представление, и выход клоунов. Потом, в черном бархате и с повязкой на глазах, появилась Кассандра и выразила готовность угадывать мысли публики. Алькальд обратился в бегство и, как обычно совершив обход городка, в десять пришел в полицейские казармы. Там его ожидало написанное на маленьком листке тщательно продуманное письмо падре Анхеля. Алькальда встревожил официальный тон приглашения.
– Вот так так! – воскликнул священник. – Я не ждал вас так скоро.
Входя, алькальд снял фуражку.
– Люблю реагировать на письма, – сказал он улыбаясь.
