Состоявшаяся в 1953 свадьба Натана и Барбары ускорила уход Рэнд из широкого либертарианского сообщества. Рэнд много сделала для того, чтобы укрепить этот союз. Еще в Калифорнии Барбара призналась ей, что не уверена в этих отношениях – но обнаружила, что наставница не понимает ее нерешительности. Натан был выдающимся молодым человеком и имел глубокий интеллект. Барбара восхищалась им и разделяла его ценности. Рэнд считала, что у этих двоих есть все компоненты, необходимые для успешных отношений. И, вопреки своим инстинктам, Барбара прислушалась к совету Рэнд. Последовавшее за этим решение Натана и Барбары сменить свои фамилии на «Бранден» символизировало новую силу растущего круга сторонников Рэнд. Это было жесткое и хлесткое слово, сразу вызывавшее в памяти типичного персонажа прозы Рэнд – мужественного, благородного и непоколебимого в своих стремлениях. Кроме того, оно включало в себя также само имя «Рэнд». Символизм был предельно очевиден. Барбара и Натан вступили в новую жизнь не только как молодожены, но и как люди, хранящие верность Айн Рэнд и миру который она создала.
После свадьбы Брандены и «Коллектив» составили ядро общественной жизни Рэнд, из которого были полностью исключены все остальные. В течение дня Айн была погружена в себя, работая над книгой. Вечером она являлась публике для разговора – в основном, все о той же книге. Пиком являлись субботние вечера. Вне зависимости от того, насколько интенсивными были ее труды, Рэнд никогда не отменяла эти салонные встречи. «Коллектив» собирался в ее квартире на Тридцать шестой улице – небольшом, тускло освещенном помещении, где плавали клубы табачного дыма и было полно шерсти от принадлежавших О’Коннорам персидских кошек. Конечно, это скромное жилище не могло сравниться с роскошным поместьем Четсуорт (за которым, в отсутствие хозяев, приглядывали Рут Хилл и ее муж Баззи), но Рэнд очень нравилось, что из окна своего кабинета она может смотреть на Эмпайр-стейт-билдинг. Квартира была обставлена в модернистском стиле и выдержана в ее любимых сине-зеленых тонах, а пепельницы там стояли на каждом углу. Всякий раз, как Рэнд заканчивала очередную главу, за этим следовали ночные чтения, в процессе которых «Коллектив» молча внимал содержимому страниц, которые она зачитывала. Прочие вечера проходили в философских дискуссиях.
Во время этих вечеров Рэнд учила «Коллектив» основам своей философии. Не намереваясь больше прославлять индивидуализм в своей прозе, она теперь поняла, что ее «самая важная работа состоит в том, чтобы сформулировать рационалистскую моральную концепцию о человеке и для человека, о и для этой жизни, об этой земле и для нее». Объективизм, как она вскоре обозначила свод своих идей, стал гениальной комбинацией ее собственного нравственного эгоизма и рациональности Аристотеля, захватившей ее ум после того, как она закончила работу над «Источником». Сведя их воедино, Рэнд провозгласила, что ей удалось рациональным образом доказать справедливость своей моральной системы. В отличие от других философских доктрин, заявляла она, объективистская мораль основывалась не на религиозных предпосылках, а на логически очевидном понимании нужд, которые может испытывать живущий на этой земле человек. По сути, объективизм Рэнд являлся попыткой ниспровергнуть скептическую и релятивистскую ориентацию, которые стали характерными чертами интеллектуальной жизни Америки с тех пор, как на передние позиции выдвинулся научный натурализм. Что отличало объективизм от прочих философских концепций – так это его амбициозность. Вместо того, чтобы просто восстановить идею объективной и трансцендентной истины (к чему стремились очень многие американские мыслители новой аристотелевской школы), Рэнд попыталась также произвести спорную и болезненную переоценку ценностей, которая противоречила базовым нормам западной религии и этики.
Масштаб ее проекта поражал молодых последователей, которые считали Рэнд мыслителем мирового и исторического значения. В ее идеях они нашли «круглую вселенную» – полностью понятный логичный мир. Стремление Рэнд все объяснить с точки зрения разума привело к тому, что она объявила, будто парадоксы и противоречия невозможны. Мысль, объясняла она, имеет цикличную природу и движется от абстрактных предпосылок к конкретным объектам и событиям: «Этот процесс непрерывен, и ни одна его часть не может как-либо использоваться, покуда цикл не будет закончен». Поэтому предпосылка и вывод никогда не смогут столкнуться друг с другом напрямую, за исключением тех случаев, когда лежащий между ними мыслительный процесс иррационален. Эмоции не могут идти вразрез с мыслями, утверждала Рэнд. Эмоции проистекают из мыслей, и если они противоречат реальности, стало быть, мысли, лежащие в их основе, иррациональны, и такие мысли следует изменить. Рэнд учила своих слушателей, что даже предпочтения человека в искусстве или в сексе проистекают из его базовых философских предпосылок.
Ее философия привлекала участников «Коллектива» даже больше, чем ее проза, или возможность называть себя друзьями знаменитой писательницы. Они считали ее гением, равных которому нет. Субботними вечерами они обсуждали тонкости и нюансы, но никогда не подвергали сомнению базовые постулаты, которые предлагала им Рэнд. В процессе этих затяжных собраний Рэнд была неутомима, и разговоры часто продолжались до рассвета. Слушатели восхищались тем, как возможность поговорить о философии преображает ее, даже после целого дня писательской работы. Они не могли знать, что для того, чтобы быть на одной волне со своими молодыми поклонниками Рэнд пичкала себя амфетаминами, поток которых стал для нее практически непрерывным.
Фрэнк О’Коннор выступал в привычной для себя роли безмолвного любовника, почти декоративной фигуры. Когда начинались вечерние разговоры, он подавал гостям кофе с печеньем, но сам почти не принимал участия в беседах, а иногда и вовсе просто тихо дремал у себя в кресле. Возвращение в Нью-Йорк стало для О’Коннора чувствительным ударом. Он предпринял робкую попытку заняться продажей цветов – но без собственной земли и оранжереи, которые остались в Калифорнии, этот бизнес давал мизерную отдачу и вскоре прогорел. Рэнд, будто не понимая, что причиной отчужденности стал ее собственный каприз, объясняла поведение мужа гостям по-своему: «Он бастует». Она продолжала дорожить их отношениями, всегда представляясь новым знакомым как «Миссис О’Коннор». Рэнд была в восторге, когда он предложил сделать название одной из глав – «Атлант расправил плечи» – названием всего романа, и с гордостью объявляла всем новым посетителям, что это придумал Фрэнк. Однако этого было мало, чтобы замаскировать его неспособность притворяться одним из тех хладнокровных непобедимых героев, которых изображала Рэнд в своих литературных произведениях.
Глава 26
Почитатели и критики
Одним из любимчиков Рэнд – хоть поначалу он ей и не понравился – вскоре стал Алан Гринспен. В течение десяти месяцев он был женат на лучшей подруге Барбары Джоан Митчелл – и, благодаря ей, несколько раз виделся с Рэнд. Потом они с Джоан полюбовно разошлись, оставшись после этого близкими друзьями – а Гринспен стал постоянным посетителем интеллектуальных собраний в квартире Рэнд. Даже то, что вскоре Джоан вышла замуж за кузена Натана, Аллана Блюменталя, не умалило интереса Гринспена в этих занятиях. На первых вечерах, которые он посетил, Гринспен произвел впечатление человека молчаливого и мрачного, за что и получил от Рэнд прозвище «Гробовщик». Находясь под большим влиянием логического позитивизма, Гринспен неохотно принимал на веру любые абсолютистские теории. Он стал легендарным персонажем светской тусовки, благодаря своей теории о том, что его может и вовсе не существовать – потому что это невозможно доказать. Рэнд, услышав об этом, сумела доказать Гринспену, что он заблуждается. Общение с ней стало для него поворотным моментом, который до глубины потряс его релятивистские убеждения.
