На страницах «Новостей объективизма» Рэнд смело защищала Голдуотера от распространенного убеждения, что он представляет «радикальных правых», представляющих серьезную угрозу для американской демократии. Причиной таких обвинений была популярность Голдуотера среди членов Общества Джона Берча – антикоммунистической организации, склонявшейся также к антисемитизму и причудливым теориям заговора. Рэнд рассматривала обвинения Голдуотера в расизме как дымовую завесу для либеральной оппозиции капитализму. Она связывала популярность этого политика с тем, что он твердо стоял на позициях защиты капитализма. В какой-то степени она была права – но Голдуотеру все равно пришлось предстать на политической арене в качестве центральной фигуры в противостоянии сторонников сегрегации и защитников прав угнетенных меньшинств – и этот контекст помешал ему добиться по-настоящему серьезного успеха в большой политике.
Одним из самых странных увлечений Рэнд того периода можно назвать ее дружбу с автором криминальных романов Микки Спилейном, известным по серии романов о частном детективе Майке Хаммере. Издательство Спиллейна, New American Library, приобрело права на издание «Атланта» в мягкой обложке, и редакторы организовали совместный ланч для двух своих самых продаваемых авторов. Писатели проговорили допоздна, до самого закрытия ресторана – но вместо того, чтобы попросить пару удалиться, сотрудники заведения расселись вокруг и слушали их разговор. Рэнд импонировал тот факт, что круто сваренные герои Спиллейна занимались искоренением зла в «черно-белом» мире. Они, в какой-то степени, были примитивным воплощением ее собственных героических персонажей, и даже сам Спиллейн казался ей копией обаятельного гангстера Гатса Ригана из пьесы «Ночью 16-го января». Рэнд подружилась с автором кровавых бульварных историй и хвалила его произведения в своей колонке Los Angeles Times и на других площадках. Спиллейн, который не мог похвастаться особым расположением среди литературных критиков, платил ей любовью и верностью. Однажды он сказал Рэнд, что если бы их жизни сложились по-другому, то он хотел бы, чтобы она была его спутницей жизни. Рэнд, запрокинув голову, рассмеялась – она любила пофлиртовать. После ее смерти Спиллейн, переживший Рэнд на двадцать три года, сказал: «Айн Рэнд и мне не было нужды “расправлять плечи”. Мы были способны выдержать этот вес».
От общения с другими литераторами Рэнд, впрочем, старалась воздерживаться. Свою миссию в литературе она считала выполненной. Ее подруга Джоан Кеннеди Тейлор вела программу под названием «Мир книг» на нью-йоркской образовательной радиостанции. Когда летом 1958 страну потряс роман Владимира Набокова «Лолита», Тейлор попросила у Рэнд совета относительно интервью с русским писателем. К ее удивлению, Айн не стала комментировать литературный стиль Набокова, а вместо этого воскликнула: «О, Набоков! Если будешь брать интервью у него, то спроси, как поживает его сестра. Когда-то она была моей лучшей подругой». Однако она не стала предпринимать попыток увидеться с Набоковым, несмотря на то, что он был профессором русского языка в Корнелле и часто приезжал в Нью-Йорк, чтобы рекламировать «Лолиту». Также Рэнд не пыталась связаться с его сестрой Ольгой, которая проживала в Праге. Она была очень осторожной в том, что касалось любых контактов с бывшими соотечественниками. «Айн боялась попасть в какие-то секретные советские списки и быть обнаруженной», – говорила Джоан Кеннеди Тейлор. Даже в 70-е годы Рэнд остерегалась «всевидящего ока» Коммунистического Интернационала.
В начале 60-х в Нью-Йорке объявился Альберт Маннхаймер, приехавший по приглашению Рэнд, предложившей ему записаться на терапию к Натаниэлю Брандену. За предыдущие десять с лишним лет о нем мало что было слышно. Он написал один сценарий и стал соавтором пьесы, которая не была поставлена. В своих собственных глазах – и, без сомнения, с точки зрения Рэнд – он был неудачником. Она предположила, что сеансы психотерапии у Брандена смогут помочь ему решить эмоциональные проблемы, приводящие к неудачам в профессиональной жизни. После ряда встреч с Натаном, Маннхаймер вернулся в Лос-Анджелес, почти не повидавшись с самой Рэнд. Добиться успеха ему так и не удалось. В 1972 Альберт застрелился, оставив вдову и троих детей. Рэнд не проявила особой тоски в связи с его смертью. Маннхаймер очень давно отказался жить по ее принципам или разделять ее точку зрения. Как и в случае с Изабель Патерсон, он практически перестал существовать для нее.
На протяжении 60-х Рэнд стала очень популярным публичным мыслителем и оратором, чьи мнения по злободневным вопросам были дальновидными и смелыми. Расширяя рамки своей верности идее о правах личности, она отстаивала гражданские права меньшинств и равенство полов. Осуждая принцип первичного применения силы в любом контексте, она начала выступать против войны во Вьетнаме раньше, чем это сделал кто-либо из ее современников. Она прямо и решительно высказывалась против введенных правительствами ряда американских штатов запретов на аборты. «Аборт является моральным правом, которое следует оставить на усмотрение самой женщины, – утверждала она. – Эмбрион не обладает правами. Права могут принадлежать только уже существующему, а не потенциальному человеку». Когда Рэнд выступала против популярных общественно-политических течений, ее аргументы были оригинальными и зачастую по-своему прогрессивными. Ее всегда стоило послушать.
Рэнд не оставила своей манеры портить отношения с друзьями. В конце сентября 1963 она с размахом вернулась в Чикаго, город, в котором впервые узнала, что такое американская жизнь. Ее поклонник по имени Эд Нэш, который был чикагским представителем Института Брандена, арендовал зал в крупнейшем на тот момент выставочном центре мира, McCormick Place, для речи, озаглавленной «Преследуемое меньшинство Америки: большой бизнес». На этом мероприятии присутствовали многие члены их семейного клана: Фрэнк О’Коннор, Мими Саттон и ее сестра Марна, а также родственники Рэнд со стороны матери: Ферн Браун, ее родители Сэм и Минна Еолдберги, троюродный брат Рэнд Берт Стоун, его жена, дочь и внучка. Вскоре после того, как Рэнд начала говорить, раздалась сирена, извещавшая о бомбардировке. К счастью, то была ложная тревога. Но во время вынужденного перерыва, в гримерке, она пережила момент сильнейшей паники. Барбара и Фрэнк были заняты в соседнем помещении, и Фрэнка тоже не было поблизости, так что Мими и Марна успокаивали ее, когда вошли чикагские родственники. В шуме и суете внучка Берта Стоуна заметила, что черное платье Рэнд надето наизнанку, и из-под верхней одежды торчит этикетка. Она стала думать, стоит ли ей сказать об этом Айн, но времени было в обрез. Рэнд поприветствовала Ферн, Еолдбергов и Стоунов, по очереди протягивая им руку. «Это выглядело вежливо, но очень официально, без теплоты, – вспоминала Мими. – Она была как королева на троне». После триумфального выступления Рэнд, она, Фрэнк, его племянницы и Брандены отправились на небольшой прием, устроенный Эдом Нэшем и ИНБ. Несмотря на то, что ее чикагские родственники не одобряли ее философии, Минна Еолдберг усмотрела пренебрежение в том, что их не пригласили на прием. Когда спустя два года умер Берт Стоун, а Рэнд не приехала на похороны, семейное общение прекратилось. Рэнд больше никогда не виделась с американскими родственниками своей матери.
Несколькими днями позже Рэнд, Фрэнк и Брандены отправились на ранчо Четсуорт, где никто из них не был с 1951. Об их визите не был объявлено заранее. Рут Хилл, возившаяся на втором этаже, услышала через открытое окно, как Фрэнк говорит с ее мужем Баззи. Она сбежала вниз по лестнице: «Это правда ты, Фрэнк? Счастливый день! Айн с тобой?». О’Коннор посмотрел болезненно и сказал: «Да. Сейчас она подойдет». Хилл бросилась вперед, чтобы обнять старую подругу, и воскликнула: «Айн, счастлива ли ты видеть меня хотя бы наполовину так же сильно, как я счастлива видеть тебя?». К ее удивлению, Рэнд ответила чопорно, с сильным русским акцентом: «Почему я должна быть счастлива?». Проблема, как оказалось, была в том, что Хилл, сама того не желая, нанесла Рэнд глубокую обиду. Несколькими месяцами ранее Бранден попросил ее стать представителем ИНБ в регионе долины Сан-Фернандо. Вместо того, чтобы немедленно согласиться, она попросила его дать ей послушать образец пленки. Она не слышала лекций Брандена и не считала, что имеет право предлагать своим знакомым платить деньги за то, что не может лично рекомендовать. Рэнд расценила это как предательство. «Ты отвергла Натаниэля! – кричала она на Хилл. – Ты отвергла записи! Таким образом, ты отвергла меня!» Она и ее спутники вошли в дом и остались там, покуда Фрэнк и Баззи разговаривали снаружи о полевых работах и цветах. К тому времени всем уже давно было ясно, что О’Конноры не вернутся жить обратно на ранчо. Хиллы продолжали каждый месяц посылать чеки с оплатой своего жилья в Нью-Йорк, но дружба была закончена. Хилл не сошла со своих позиций. «Я и теперь, – сказала она сорок лет спустя после того инцидента, – не буду продавать ничего, с чем лично не ознакомлюсь». Несмотря на разрыв, Рут Хилл всю оставшуюся жизнь скучала по своей подруге. Даже в глубокой старости она продолжала дарить на праздники людям, которых особенно любила, книги Айн Рэнд: «Гимн», «Источник» и «Атлант расправил плечи».
