Он умолял народ – как может умолять только выдающийся лидер и только в самый ответственный момент – руководствоваться чувствами, а не расчетом. Если бы время показало, что он ошибся, ему пришлось бы столкнуться с народным гневом. В своей первой речи, которую он произнес как премьер-министр в Палате общин 13 мая 1940 г., Черчилль с обезоруживающей искренностью признался, что ему нечего предложить «кроме крови, тяжелого труда, слез и пота». Но затем он предложил нечто гораздо большее, когда в завершение речи сказал: «Вы спросите, какова наша цель? Я могу ответить одним словом: победа, победа любой ценой, победа, несмотря на весь ужас, победа, каким бы долгим и трудным ни был путь; потому что без победы не будет жизни».
К тому времени, когда через шесть дней он вновь выступал с речью, немцы прорвали цепь французских укреплений к северу от «линии Мажино», и в интересах британского народа следовало поддерживать его уверенность в победе до тех, пор пока не удастся придумать, как же именно этого добиться. Черчилль поддержал веру во французскую армию, сказав: «Мы можем с уверенностью ожидать стабилизации французского фронта и всеобщей активности народных масс, которая даст солдатам Франции и Британии мощь, с лихвой перекрывающую силу врага. Что касается меня, у меня есть непоколебимая уверенность во французской армии и ее лидерах».
Однако ей не удалось остаться непобедимой, поскольку всего десять дней спустя британские экспедиционные войска были эвакуированы с берегов Дюнкерка. Но, продемонстрировав неукротимую смелость, Черчилль сумел устыдить британцев, которые на протяжении последних 20 лет рьяно проводили политику умиротворения в отношении Германии и которые восприняли Мюнхенское соглашение с тем же энтузиазмом, с которым отвергали его самого, и заставить их проявить героизм. В его речах содержалась уверенность в том, что они готовы к грядущим атакам на мирное население:
Много мужчин и много женщин на Острове, которые, когда придет час их сурового испытания, будут ощущать утешение и даже гордость от сознания того, что они разделяют страдания наших парней на фронте – солдат, моряков и летчиков, да благословит их Господь – и принимают на себя хотя бы часть тех атак, которые должны выдержать фронтовики. Разве не наступило время для всех сделать самое большое усилие, какое только есть в наших силах?
Обращаясь к народу таким образом еще до того, как Британия подверглась нападению, Черчилль превратил нервничающих и напуганных, по вполне понятным причинам, людей в героев. Даже если его уверенность в окончательной победе разделяли не все, никто не сеял пораженческие настроения, высказывая вслух свои опасения. Это было высшее проявление лидерских качеств со стороны Черчилля. Вот что он сказал в Палате общин 4 июня 1940 г.:
Нам сообщили, что у господина Гитлера уже есть план высадки на Британские Острова. Это то, о чем часто раньше помышляли. Когда Наполеон расположился у Булони на год со своими плоскодонками и своей Великой Армией, ему сказали: «Много трудностей нас ждет в Англии». И их будет несомненно гораздо больше, так как Британские Экспедиционные Силы вернулись… Даже если огромные просторы Европы, многие древние и прославленные государства пали или могут попасть в тиски гестапо и других гнусных машин нацистского управления, мы не сдадимся и не проиграем. Мы пойдем до конца, мы будем биться во Франции, мы будем бороться на морях и океанах, мы будем сражаться с растущей уверенностью и растущей силой в воздухе, мы будем защищать наш Остров, какова бы ни была цена, мы будем драться на побережьях, мы будем драться в портах, на суше, мы будем драться в полях и на улицах, мы будем биться на холмах; мы никогда не сдадимся.
«Перед нами лежат долгие темные ночи суровых испытаний, – предупреждал он в одном из особенно мрачных радиообращений. – Нас несомненно ждут не только великие опасности, но и множество бед, множество ошибок, множество разочарований. Смерть и горе будут сопровождать нас на нашей дороге, и только непреклонная решимость и мужество будут нам защитой. Мы должны объединиться, мы должны сохранять присутствие духа. Мы должны быть непреклонны». Одним из тех, кто сразу же распознал стратегию, скрывавшуюся за мрачной прямотой Черчилля, был Йозеф Геббельс. «Его слоган про пот, кровь и слезы сделал его практически неуязвимым для ударов, – писал нацистский министр пропаганды в журнальной статье, озаглавленной «Трюки Черчилля». – Он подобен врачу, который предсказывает, что пациент умрет, и каждый раз, когда состояние того ухудшается, самодовольно объясняет, что все идет именно так, как он и предполагал». Готовя людей к плохим новостям, Черчилль лишал победы нацистов их пропагандистской ценности. Как они могли подорвать моральный дух британцев, если те уже слышали самое плохое от самого премьер-министра.
Когда Черчилль произносил в Палате общин речь, в которой объяснял эвакуацию из Дюнкерка, он понимал, что должен подать хоть какую-то надежду – пускай слабую, чтобы вдохновить народ Британии на борьбу. Фактором, на котором он решил сделать акцент, была возможность, как он в глубине души знал, совершенно ничтожная, что Соединенные Штаты в скором времени могут вступить в войну. В заключении он призвал продолжать борьбу «до тех пор, пока, в благословенное Богом время, Новый мир, со всей его силой и мощью, не отправится на освобождение и спасение старого». Из неофициальных бесед с президентом Рузвельтом он знал, что неспровоцированное прямое военное вмешательство Америки по-прежнему представляет собой весьма отдаленную возможность, но вести за собой значит давать надежду, какой бы иллюзорной она ни была.
Важным моментом было то, что если британцы и обманывались, мало кто из них хотел быть обманутым. Профессиональные аферисты подтвердят, что для того, чтобы «игра» была успешной, «жертва» должна, по крайней мере, подсознательно, хотеть быть обманутой. Именно это произошло с коллективным подсознанием британского народа в 1940–1941 гг.: люди верили Черчиллю потому, что внушили себе, и потому, что другой альтернативы не существовало, что мир с Гитлером слишком ужасен и позорен, чтобы даже думать о нем. Но если бы кто-то спросил британцев, каждого по отдельности, действительно ли они верят в то, что Америка вступит в войну, или что весь европейский континент можно подвергнуть блокаде с целью вынудить врага сдаться, или что Германию можно победить любым из способов, которые, по мнению Черчилля, вселяли надежду в те непростые, но при этом грандиозные тринадцать месяцев, они бы с трудом смогли объяснить, что же заставляет их верить в окончательную победу.
Получение неограниченных полномочий
Черчилль еще со времен Дарданелльской катастрофы в период Первой мировой войны знал, что «проводить крупную операцию, находясь в положении подчиненного», ошибочно. Он также писал: «Одной из моих фатальных ошибок было пытаться добиться успеха в большом предприятии, не обладая при этом неограниченной властью, которая легко могла бы его обеспечить». Помня об этом, он решил заполучить такие полномочия, когда пришел к власти в мае 1940 г.
Как сказал Черчилль, войны не выигрывают, покидая поле боя, как не выигрывают их одними лишь воодушевляющими речами. Одним из первых шагов на посту премьер-министра стала попытка изменить неповоротливый механизм принятия решений, доставшийся в наследство от Чемберлена. Черчилль справедливо жаловался, что все «решается для большинства разумением большинства после консультаций со всеми». Про Комитет обороны Империи, отвечавший за разработку стратегических планов, но не за проведение операций, он сказал, что его деятельность являет собой «максимум изучения и минимум действия».
