Совершенно понятно, что господин обижается, когда кто-то пытается критиковать его действия. Задавшей ему вопрос журналистке канала TG3 он ответил: «Вы работаете в редакции передачи, в которой вчера было четыре отрицательных сюжета, ставящих под сомнение деятельность правительства. Думаю, что мы не должны, не можем больше это терпеть. RAI, наше общественное телевидение, – единственное телевидение в мире, которое на деньги всего народа нападает на правительство. Мы – большинство, мы не хотим делать то, что делало другое большинство, левое, в прошлом, когда RAI продолжало нападать на оппозицию… Мандат, который я хотел дать нашему телевидению, – это мандат, который соответствует (и у меня есть на этот счет данные опросов) воле итальянцев, которые платят RAI из общих денег, чтобы оно действительно выполняло общественный долг и не нападало ни на правительство, ни на оппозицию»
[66]
.
Двор – это храм лжи, понимаемой в буквальном смысле, как осознанная воля к сокрытию истины. Придворные лгут, чтобы обвинить других придворных и особенно чтобы оскорбить врагов господина или защитить его от обвинений. Они знают, что чем бесстыднее их ложь, тем она милее господину. Из всех примеров, которые можно привести, особенно показателен случай Фабрицио Чиккетто, который, чтобы защитить господина от обвинений в оскорблении республиканской Конституции, сравнил его с великим юристом и отцом-основателем Пьеро Каламандреи, который всегда был твердым сторонником и защитником Конституции. Берлускони, из-за врожденной нетерпимости ко всякой власти, которая ограничивает его собственную, заявил: «…в итальянской Конституции говорится, что суверенная власть принадлежит народу и что народ голосует, а парламент принимает законы, но если эти законы не нравятся левой партии судей, она обращается в конституционный суд, одиннадцать членов которого из пятнадцати – левые. Пятеро из них левые, поскольку их назначает президент Республики, а у нас, к сожалению, три президента Республики подряд были левыми. Следовательно, из органа-гаранта Конституционный суд превращается в политический орган, отменяющий законы, принятые парламентом. Следовательно, суверенная власть сегодня в Италии перешла от парламента к партии судей». «Это переходная ситуация, – заключил Берлускони, – учитывая, что мы работаем над ее изменением, в том числе посредством конституционной реформы»
[67]
.
Любой, кто прочел хотя бы первую статью Конституции, знает, что в ней отнюдь не сказано, что «суверенная власть принадлежит народу», но говорится, что «суверенная власть принадлежит народу, который осуществляет ее в форме и в рамках, предусмотренных Конституцией» (Курсив мой. – М. В.). Итак, в рамках суверенной власти народа, которая находит выражение в законах, одобренных большинством в парламенте, именно на Конституционный суд возлагается задача выносить суждение «в спорах о конституционной легитимности законов».
Слова Берлускони, по моему мнению, – это выпад неслыханной тяжести против авторитета главного гаранта Республики и Конституции, которую он поклялся соблюдать. Чтобы защитить господина от нападок, выступил Фабрицио Чикитто: господин – вовсе не враг Конституции, он всего лишь подтвердил «азы представительной демократии: граждане избирают парламент, палаты парламента избирают правительство и того, кто им руководит. Здесь же идея была в том, что лица, которых никто не избирал, а именно судьи, могут разрушить этот порядок, оспаривая законы парламента с одобрения ассамблеи». Повторив ложь господина – о том, что судьи Конституционного суда разрушают демократический порядок вместо того, чтобы его защищать, – он далее ссылается на Пьеро Каламандреи. Даже отец-основатель, по его мнению, устрашился бы опасностей «Республики судей».
На самом деле, великий юрист всегда защищал роль Конституционного суда как института, который имеет право «заявлять erga omnes о недействительности закона» и видел в нем фундаментальную «практическую гарантию, которая дает отдельному индивиду возможность защищать свое право от покушений на него со стороны законодателя или правительства». Он сожалел об отсутствии Конституционного суда (он получил возможность начать свою работу только в 1955 г.) как об одном из самых тяжелых, более того, «гнетущих», «конституционных недостатков», за которые несет ответственность правительственное большинство, сложившееся в результате выборов 18 апреля 1948 г. Каламандреи описывал поведение правительственных партий как неприемлемый пример «похвальбы большинством», вызванной осознанием того, что «введение Конституционного суда было бы неприятной помехой всевластию, к которому вело число полученных голосов». Когда, в конце концов, 13 июня 1956 г. Конституционный суд вынес свой первый исторический приговор о неконституционности, Каламандреи так прокомментировал это в «La Stampa»: «Граждане почувствуют, что Конституция – это не просто бумага, что Республика – это не шутки… На пути Италии к демократии все еще стоят прежние заслоны. Сегодня Конституционный суд убрал один камень – статью 113 (из “Кодекса общественной безопасности”, которая запрещала распространять или пускать в оборот в общественном месте или в месте, открытом для общего доступа, тексты и рисунки без разрешения местного органа общественной безопасности)… Падут другие камни, проем расширится»
[68]
.
Усилиями придворного Каламандреи, автор прекрасной книги, озаглавленной «Похвала судьям, написанная адвокатом», в которой он упрямо защищает Конституционный суд от произвола правительственного большинства, становится сторонником самовластия этого большинства, противостоящего власти Конституционного суда. Что следует отметить в таком поведении, так это не столько искажение идей Каламандреи, сколько уверенность придворного в том, что его слова не вызовут волну возмущения, которая могла бы нанести вред и ему, и его господину, но наоборот будут с одобрением восприняты при дворе. В самом деле, при дворе живут люди, несущие в душе своей такой сильный отпечаток зависимости, что они любят ложь.
Проблема границ власти ставит вопрос о либерализме Берлускони, о котором он так громко кричит. Каждый, кто прочел хотя бы несколько строк любого либерального политического мыслителя, знает, что стиль и язык Берлускони нарушают фундаментальный принцип либерализма, который как раз и состоит в глубоком и продуманном недоверии к огромной или неограниченной власти и в упорной и преданной защите пределов суверенной власти. Это хорошо понял Норберто Боббио, когда написал, что «даже если она называет себя “партией свободы”, даже если является центром “Полюса свободы”, “Вперед, Италия!” никак не связана с либеральной итальянской традицией.
У нее нет ничего общего с либерализмом, например, Эйнауди, если назвать только одно значимое имя»
[69]
.
Эйнауди как раз утверждал, что полная противоположность свободы – убежденность в том, что когда граждане «свободным и тайным голосованием заявили при большинстве, равном половине плюс один голос, что хотят видеть такого-то человека во главе правительства», «на этом все заканчивается», «глас народа – глас божий», и что меньшинству ничего не остается, как «склониться и подчиниться». Если бы этого не было, то «меньшинство управляло бы большинством». «Вся логика демократического правления, – указывает Эйнауди, – заключается в этом неприкрашенном безукоризненном рассуждении»
[70]
.
