Беспамятство подступало медленно, мир сузился. В нем остались лишь нереальные глаза Ледяного. Крика «Маша!» где-то далеко на горизонте вообще не было слышно. Девушка потерялась в пространстве, времени и холоде, она не понимала, что происходит вокруг. Не заметила, когда исчез Ледяной, а на его месте оказался Максим Романович.
Она не чувствовала, что ее подхватили на руки и куда-то понесли, не видела машину «Скорой помощи». Она все еще целовалась с Ледяным, окруженная вихрем серебряных снежинок.
* * *
Пришла в себя Маша в больнице, смутно припоминая, что с ней произошло. Сложно было понять, где явь, а где очередной сказочный сон. В первые минуты девушка подумала о том, что странности в ее жизни закончились, но потом заметила вычурный морозный узор на окне больничной палаты. Розы, райские птицы и сокрытое в этих узорах ледяное сердце. Только он один мог оставить подобное послание. Ее зимняя, морозная мечта – сказочный парень, имени которого Маша не знала и не стремилась узнать. Придуманное имя – Лед – подходило ему как нельзя лучше. Девушка долго лежала неподвижно, не пытаясь пошевелиться, разглядывала узор на окне и задумчиво улыбалась, не уверенная, что хочет вернуться в скучную обыденность.
Было невероятно жарко, душно, и именно эта духота заставила двигаться – откинуть в сторону тяжелое больничное одеяло и попытаться сесть на неудобной панцирной кровати. Голова слегка кружилась, а руки дрожали от слабости, но в целом Маша чувствовала себя вполне сносно.
– Машенька, моя Машенька очнулась! – Мама, осунувшаяся, с заплаканными глазами, подбежала и упала на колени у кровати. По щекам потекли слезы.
Маша смотрела на нее с удивлением и молчала. Она никогда не видела маму такой зареванной, ненакрашенной и без укладки. Девушка поразилась, заметив сеточку морщинок в уголках глаз, и осторожно потрогала пушистые волосы, в которых появилось слишком много седины. «Как же так? – думала она. – Ведь мама совсем молодая».
– Машенька, ну что же ты молчишь, дочка?! Ты до сих пор вся холодная! Скажи хоть что-нибудь.
– Все хорошо. – Маша отстраненно погладила маму по голове. – У меня все хорошо, мамочка. Правда! Ты, главное, не переживай и не волнуйся.
Вторая фраза прозвучала увереннее, и Маша практически поверила в свои слова. У нее действительно было все хорошо, если не считать странной отрешенности. Маша словно смотрела на все происходящее со стороны. В голове смешались события. Девушка даже не знала толком, что именно произошло. Помнила склон, лыжню и поцелуи Ледяного. Как давно это было? И было ли? Может быть, поцелуи пригрезились? Но тогда почему воспоминания о них ярче, чем воспоминания о самом падении?
– Ты не приходила в себя три дня… – всхлипнула мама, даже не пытаясь сдержать слезы. – Три бесконечно долгих дня… Я так волновалась и переживала! Ты даже представить себе не можешь!
– Теперь все хорошо, – увереннее отозвалась Маша и бросила взгляд на морозное стекло, оценивая узор по-новому. Ей чудились острые шипы, а колючие ледяные кристаллы выглядели устрашающе. Сердце сжала боль, а к глазам подступили слезы. Это она во всем виновата. Сама. И в том, что чуть не умерла, и в том, что плачет разом постаревшая мама. Или, может, все же он? Еще чуть-чуть, и его поцелуи бы убили, а она… она была не против замерзнуть рядом с ним. А о тех, кто волнуется за нее, даже не вспомнила. Как такое могло произойти? В какой момент ей стало все равно?
– Машенька, ты ведь вся холодная, закутайся! – скомандовала мама. В ее голосе прорезались знакомые нотки. Похоже, она начинала приходить в себя. А это хорошо. Маша не хотела, чтобы мама плакала.
– Я не зябну, – покачала головой девушка и позволила маме себя обнять. Казалось, у родительницы поднялась температура: слишком горячие руки, слишком обжигающее дыхание. Хочется отстраниться и распахнуть окно, чтобы снег летел в лицо, был слышен вой ветра и окутала привычная прохлада. В помещении, в теплых уютных маминых объятиях, Маше было некомфортно.
«Это ведь неправильно?» – спросила девушка сама себя и утвердительно кивнула.
Мама убежала за врачом, а Маша вопреки просьбам «лежать и не вставать» села на кровати. В голове было пусто. Ни одной мысли, ни одного желания, даже злости на Ледяного не осталось. Девушка чувствовала себя немного странно, мир вокруг словно замедлился, Маша наблюдала за всем будто со стороны. Не хотелось плакать, эмоции отошли на второй план, и, наверное, именно это хладнокровие позволило осознать: так не должно быть. Она не должна быть такой. Она должна рыдать на груди у мамы, вдыхать ее родной запах, названивать Таньке, папе, бабушке, а не мечтать распахнуть окно и снова шагнуть в бурю, на этот раз навсегда. Почему-то Маша точно знала, если поддастся искушению, назад пути уже не будет.
В старой обшарпанной палате, в которой волей случая, а может быть, благодаря папиному умению уговорить абсолютно любого человека, девушка лежала одна. В углу над пожелтевшей от времени раковиной висело мутное зеркало. Маше почему-то показалось очень важным посмотреться в него. Для этого пришлось встать на цыпочки, висело оно по непонятной причине очень высоко. На первый взгляд ничего не изменилось, но Маша заметила, что ее бледная, фарфоровая кожа стала совсем белой с голубым отливом. Это можно было бы списать на плохое освещение и болезненность, но девушка слишком хорошо помнила того, чья кожа отливала речным жемчугом, а иногда и холодным благородным серебром. Сейчас Маша сама стала чем-то походить на Льда. Та же снежная бледность и тот же немного отрешенный взгляд.
Девушке не нравились такие изменения. Она испугалась. И этот страх, зародившийся где-то очень глубоко в душе, вспыхнул маленьким огоньком, отогревая изнутри. На бледные щеки вернулся едва заметный румянец. Девушка развернулась к окну, намереваясь задернуть жалюзи, чтобы не видеть морозное послание от Ледяного, но в этот момент вернулась мама. Ее сопровождал невысокий пухлый врач в неновом помятом халате.
Машу тут же с оханьями, чуть ли не силком уложили обратно в постель. Померили температуру, пульс, изучили зрачки, посмотрели язык. Врач все удивлялся и качал головой – несмотря на пережитый стресс, несмотря на несколько часов, проведенных на морозе, девушка была совершенно здорова. Чуть пониженная температура не в счет. Даже от столкновения с деревом следов не осталось.
– Вам удивительно повезло! – резюмировал доктор, закончив осмотр, и поправил круглые очки, которые, как у Айболита, висели на цепочке, пристегнутой к нагрудному карману халата.
– Значит… – спросила Маша, задерживая дыхание от волнения. – Мне можно домой?
– Ну… не знаю. – Мама посмотрела сначала на дочь, потом на врача. По ее глазам невозможно было понять, хочет она домой или нет. Маша сделала вывод, что домой она очень хочет, но проситься не будет. Так сильно переживает.
Сначала отпускать Машу не хотели. Слишком долго она не приходила в себя, слишком серьезными могли быть повреждения, но девушке удалось убедить и маму, и врача, что она чувствует себя замечательно и дома ей будет намного комфортнее, чем в унылой больничной палате. Над девушкой в конце концов сжалились. Правда, велели соблюдать постельный режим, да и о школе на оставшуюся до каникул и новогоднего бала неделю пришлось забыть. Честно сказать, Маша не сильно расстроилась. Учиться сейчас ей совершенно не хотелось. К тому же у нее были неплохие оценки, и девушка не боялась пропустить несколько последних уроков в полугодии, а написать необходимые контрольные можно и в начале следующей четверти. А может быть, над ней вообще сжалятся и поставят оценки так? Этот вариант Маша тоже не исключала. Все же пострадала она хоть и по своей глупости, но защищая честь школы. Должны же учителя проявить снисхождение? Если бы не травма, девушка бы пришла к финишу первая и со значительным отрывом. Интересно, кто финишировал вторым и после ее падения стал победителем? Наверное, Наташа. Или никто? Может, все не продолжали гонку, а кинулись вытаскивать из сугроба Машу? Этого девушка не знала и решила не спрашивать у мамы, предпочитая дождаться вечера и позвонить Таньке. Мама еще долго, наверное, не сможет слышать о лыжне. Уж лучше ее и не расстраивать лишний раз.
