Повод для спора нашли в словах константинопольского архиепископа Нестория, предложившего Богородицу назвать Христородицей. Здравый смысл в его предложении был. Он, Несторий, глубоко верующий, все-таки человек Востока, искал путь к Богу, нес подвиг смиренномудрия. Его беда состояла в ином: он был на поводке у светской власти, которой подчинялась Греческая церковь. Она первой и предала патриарха, завидев слабость его позиции на соборе.
Власть действительно не интересовало богословие, ей важно было возвысить свою Церковь, а с ней Византию. Как? Не важно.
Город Эфес выбрал для собора император Феодосий II, внук Феодосия Великого, тоже преданный христианству тюрк. Город связывали с Богородицей, с годами ее земной жизни. Почему? Не ответит никто, эллины любили «чудеса», были падки на них, сами и придумывали, и верили. Видимо, они желали стать избранниками Божьими – народом, среди которого Богородица провела последние годы. Вот почему им важен был собор именно в Эфесе, здесь желали праздновать победу.
Египетские епископы выстраивали позицию иначе, они знали традиции алтайской веры, знали о почитании Умай и хотели перенести ее образ в христианство, представив Богородицей, что в целом повторяло ход новаций императора Константина. В пантеоне христианства, по их мнению, Умай встала бы второй в ряду после Бога Отца. Не Христос, она, Мать. Оригинальная мысль, но как к ней подвести остальных?
Рождалась идея Троицы…
В культуре Алтая Умай – женское земное начало, она не богиня и не супруга Тенгри. Через Умай Тенгри проявлял свое божественное милосердие: посылал людям урожаи, благополучие, достаток. Поэтому тюрки изображали ее с младенцем на руках, то есть с даром Бога Небесного. Над младенцем сиял нимб и Его знак – равносторонний крест. Изображения Умай археологи не раз находили на алтайских памятниках. Издревле о ней рассказывают легенды. Это явление, причем масштабное, в культуре тюрков.
В божественном пантеоне Алтая Тенгри – Бог Единый, а остальные персонажи представлены разными его проявлениями: Ульгень, Эрлик, Умай и другие. Не боги, а воплощения, вернее, ипостаси Единого Небесного Бога. Ведь мир, включая землю со всеми ее обитателями, Его «части».
У Тенгри насчитывают 99 образов, каждый из которых имеет имя, – Ходай, Алла, Бог, Господи (от тюркского Гозбоди — «прозрение глаз») и другие. Есть и сотое имя, но его знают лишь избранные… Понятие «Бог» это целая философия Востока, она развивалась более двух с половиной тысяч лет, библиотеки посвящены ей.
Образ тюркской святыни очень подходил для спора «Богородица – Христородица» и был, по мысли египтян, тайным смыслом начинавшегося собора. Вроде бы обсуждали бессмысленность, памятуя о вечности Бога, но спорили-то о Христе, о его месте в религии. Потому что, если ввести в христианский пантеон Умай, сын отодвигался бы на третье место и идеология Византии теряла бы все. Ее шаткая концепция «бог-человек» рушилась или заменялась другой.
Очень подготовленными были египтяне, начиная теологический спор, названный потом «несторианским»… Кстати, он не окончен поныне, правда, в литературе этот важнейший богословский диалог низведен до примитивного уровня, как и дискуссия об «арианстве». Главенствует «греческая» точка зрения. Тюркский компонент спора вообще изъят.
А будет ли правый в споре, который не рождает Истину? В споре с самим собой?..
Египтян в Эфес привел александрийский епископ Кирилл. «Надо не мудрствовать, а просто верить», – любил говорить он. На сторону Кирилла встал римский епископ, который мечтал ослабить Константинополь, понимая, что пересмотр церковного учения – это пересмотр политики. «Чей Бог, того власть», – витало в воздухе Эфеса и отзывалось эхом после каждого выступления.
Но духовного спора не получилось, глубокие знания Кирилла оценили сразу. Его страстная речь вызвала растерянность у византийского духовенства. Оратору хватило двух ударных фраз, чтобы погубить Нестория, запальчивость которого здесь сослужила ему плохую службу. Сначала Кирилл осторожно назвал легкомыслием «говорить, что тот, кто прежде всех веков пребывает с Отцом, еще имеет нужду родиться, чтобы начать бытие». И потом резко добавил, что акт соединения естеств надо представлять «не так, что прежде от Девы родился человек, а после на него сошло Слово, а так, что Слово, соединившись с плотью в утробе матери, усвоило себе плоть, с которой родилось»… Возразить было нечем и некому. Все смолкли в изумлении, услышав такое.
В сущности он говорил о том же, что и его противник Несторий, разница была в неуловимых оттенках и донельзя запутанной терминологии. Так рождалась христианская философия – слова, уложенные в замысловатые узоры, отличали ее уже тогда.
Искать здесь смысл нельзя. Главное – не возражать… «а просто верить».
Спорный вопрос на соборе уладили в тот же день: никто не сказал лучше Кирилла. Самодовольные епископы разошлись на покой, разуметь и осмысливать заключительную фразу собора, а она звучала еще витиеватее: «два естества – Божеское и человеческое – соединены во Христе нераздельно и неслиянно». Как это?
Если два начала соединены в третьем, то, значит, это третье состоит из двух начал. Или – нет? Слово «соединение» подразумевает две составляющие… Кроме того, рождение есть именно начало! Или тоже нет? Множество вопросов оставил собор. Например, никто не знал, как быть тогда с Рождеством Христа? С большим христианским праздником, который приходился на 6 января?
Лишь проиграв египтянам, греки почувствовали неладное. Речь шла об их религии, значит, об их политике, и им стало не до красивых фраз. Маски были сброшены. Началась ссора. Взаимные оскорбления переросли в откровенную драку, в рукопашную вмешались солдаты, которые растаскивали дерущихся епископов, словно лихих уличных парней.
Волнения перекинулись на Константинополь, пожар восстания зардел в арианском гарнизоне столицы. И тогда Феодосий II решил покончить с истоком смуты. «Пусть Несторий прав, – заявил он. – Но это он поднял народ, с которым нет сладу. При умном дворе не может иметь успеха человек, который создает в народе настроение, опасное для трона». Византийское духовенство, втайне недовольное тем, что в его среду проник образованный чужеземец, с радостью поддержало решение императора.
Нестория, честнейшего человека, заставили отречься от патриаршего сана и после добровольного отречения отправили в монастырь, а затем в ссылку, где он скончался, не пережив унижения, голод и страшные физические мучения, которым греки подвергли его. «Бог покарал патриарха», – говорили византийцы. Но было ли то карой?
Кровью утверждали христианские постулаты. Братского согласия, о коем так много говорят западные историки, документы не фиксируют. С холодных уст политиков приходили и уходили иные «богоугодные» истины. Решения тех же Вселенских соборов иначе как политическими, сиюминутными не назовешь. Не на вечность работали они.
…Египтяне выиграли тогда духовный спор, а не Средиземноморье. И тем более не место в христианстве. Вкусив победу, они стали готовить новое сражение, чтобы развить «теологический» успех. Видимо, Дербент позволил им осмыслить и понятие о Троице, о трех ликах Бога Небесного. Эти новые знания упрочили позицию египтян.
