– И какие задумки, дед, на обозримое будущее? – спросил Андрей.
– Ружье возьму, – твердо заявил старик. – И обратно пойду, в Грибки. Может, парочку успею подстрелить, пока они там без задних ног.
– А потом они тебя, понятное дело, – заявил Андрей. – Ты же не думаешь, что живым уйдешь? Восьмерых перестрелять – извини, дед Михай, но это вряд ли. Где, говоришь, этот хутор?
– Да рядом почти, вон за тем леском, с километр на восток. – У деда Михая заблестели глаза, он поднялся с поваленного дерева с необычайной для своего возраста прытью. – Сынки, это же не люди, а мразь последняя. Они обязательно еще кого-нибудь убьют…
– Нет уж, все, отгулялись ханурики, – зло проговорил Дорофеев. – Ты, Андрюха, как открытая книга. Сразу видно, что ты решил.
Бойцы с каменными лицами слушали рассказ старика, а теперь начали одобрительно переглядываться, чувствуя, куда клонится дело. Банду действительно надо уничтожать, пока она не продолжила свой кровавый рейд.
– Веди! – решительно заявил Андрей. – Избавим землю от этой пакости.
Этот хутор в отличие от предыдущего выглядел убого. Калека Борис, видимо, не отличался тягой к труду. Постройки зарастали бурьяном и лишайниками, в ограде зияли прорехи. На тонкие штакетины были насажены пустые водочные бутылки. Очевидно, они сушились перед сдачей. Крыльца как такового не было. Его заменяли несколько чурок, поставленных на попа и прикрытых дощатым настилом.
Костюк остался снаружи – контролировал окна. Все прочие ополченцы зашли на цыпочках, встали в сенях. Неказистая хатка вздрагивала от залпов сатанинского храпа. Кто-то валялся на полу, обняв скомканную фуфайку, кто-то – на старой кровати, похожей на солдатскую. С печки свешивались босые ноги, мерно вздымалось голое пузо. В горнице столбом стояла удушливая вонь. Ополченцы рассредоточились вдоль стен.
Вдруг раздалось кряхтение, заскрипела дверь в соседнее помещение, и порог переступило всклокоченное, опухшее существо с узкими отекшими глазами! Бандит был по пояс голым и пытался застегнуть пуговицы на ширинке.
«Даже на улицу лень выйти! – подумал Окуленко. – В соседней комнате гадит! Так и есть. Восьмого действительно не хватало».
Облегчившийся бандит выпучил глаза.
– Специальный гость в нашей студии! – с задором объявил Дорофеев.
Приклад его автомата прочертил дугу и своротил скулу бандиту. Тот треснулся затылком об косяк и сполз на пол, так и не удосужившись застегнуть штаны.
Началась форменная мясорубка! Кто-то из бандитов распахнул глаза, завопил горластой выпью. Но все уже было предрешено. Негодяев били смертным боем, смачно, без всякой жалости. По рожам, по ногам, по «шаловливым» промежностям.
Долговязый упырь с бельмом на глазу кинулся к двери, не разбирая дороги. Кровь хлестала из рассеченной головы. Удар в затылок повалил его на пол. Бандит кубарем покатился к порогу.
Липник схватил за ноги субъекта, лежащего на печи, и встряхнул его словно простыню. Этот любитель понежиться с грохотом повалился вниз, ломая кости.
Небритый, хорошо накачанный тип с прической ежиком и хищными глазами толкнул ошеломленного подельника на Дорофеева, занесшего приклад, прыгнул к окну и вывалился из него, выставив вперед плечо. Тут же снаружи донеслись звуки ударов, чередуемые свинячьим визгом. Костюк бил паршивца от всей души.
Через пару минут все было кончено. Избитые и деморализованные бандиты отползли в угол, оставляя за собой кровавые следы.
Костюк втолкнул в хату несостоявшегося беглеца. У того был расквашен нос, ухо превратилось в безобразный пельмень. Он шлепнулся на своих извивающихся товарищей, что-то шамкал беззубым ртом.
Вскоре выяснилось, что этот субъект и был Степаном Шкуряком, главарем банды. Поганцы назвали свои имена и фамилии под прицелом автоматов. Кто-то безропотно, кто-то при этом заковыристо матерился, плевался кровью. Самых несговорчивых ополченцы опять били. Колотить эту мразь было несложно, хотя и противно. Все они были напуганы, тряслись от ужаса, понимали, что минуты их сочтены.
Степан Шкуряк – приверженец правых идей, апологет Степана Бандеры, изгнанный из рядов «Правого сектора» за чрезмерную жестокость, неповиновение, тягу к спиртным напиткам и легким наркотикам. Алексей Луйко – заключенный Стрижаковской колонии, сбежавший во время бомбежки. Посул Никола – бывший боец нацгвардии, дважды судимый за грабеж. Назаренко Владимир – мобилизованный из Ровенской области, арестованный за мародерство и сбежавший из-под стражи.
Разумеется, это не было кадровое подразделение украинской армии. В ее доблестные ряды, конечно, принимали всякий сброд, но чтобы в такой концентрации!..
Костяк банды составляла группа дезертиров. Они воевали под Авдеевкой и сбежали с поля боя, бросили товарищей, когда мобильные группы «террористов» проникли в тыл бригады и устроили в ее подразделениях кровавый переполох.
– Сколько людей вы убили после того, как дезертировали из армии? – хмуро спросил Андрей.
– Братишка, это вранье! – на чистом русском языке взревел Шкуряк. – Мы прячемся в лесах от военных. Мы дезертиры, никого не трогаем! Мы против братоубийственной войны!
Он тут же получил клюкой по зубам от деда Михая, который вошел в горницу вслед за ополченцами и не удержался от соблазна.
– Помнишь меня, гаденыш? – процедил дед, вторично поднимая жердину. – Хутор Лесок, где вы вчера погуляли!.. Две девочки – одной было тринадцать, другой восемь. Помните, что вы с ними сделали? Или были такие пьяные, что память отрезало?
Они, конечно же, прекрасно все помнили! Побитые, жалкие негодяи принялись наперебой кричать, мол, это Шкуряк и Латань! Это они насиловали девчонок. У Латаня вообще судимость за педофилию! Упомянутые товарищи вопили громче прочих. Дескать, сволочи, паразиты. Не слушайте их, все было совсем не так!
– Это он, Мовенко! – Шкуряк ткнул пальцем в долговязого бандита с бельмом на глазу. – Чего, говорит, мы сидим тут как на мальчишнике, когда рядом такие бабы! Тетка вроде симпатичная, а у нее две пигалицы, тоже ничего…
– Действительно, что же тут криминального? – Дорофеев с презрением сплюнул.
Друзьям казалось, что его сейчас вырвет.
Долговязый тип бросился в драку на Шкуряка. Оба тут же получили прикладами. Их пинками разогнали в разные стороны. Противно было руки марать об эту мразь.
– И что прикажешь с ними делать, Андрюха? – с презрением проговорил Голуб. – Будем проводить следствие, позовем адвокатов? Мне кажется, и так все ясно.
– По закону военного времени, – сказал Андрей. – Все, сволочи, выходите на улицу. Не здесь же вас кончать. В этом доме еще людям жить.
Они умоляли, бились в истерике, ползали в ногах. Их поднимали за шкирки, тащили за волосы. Белобрысый дезертир энергично хватался за сердце, хрипел, что у него в Чернигове дочь, больная мама, ему никак нельзя на тот свет! Он метнулся на карачках, схватил за ноги Липника, который наотмашь врезал носком сапога по трясущемуся подбородку.
