Чардынин покровительственно кивнул, сразу представив себе диктатора в зале роскошного синематографа, где его признают завсегдатаем и дают билеты на лучшие места.
Шульгин, который был посвящен в некоторые личные тайны диктатора, в том числе – о некоей комнате, превращенной в домашний синематограф, где помещались два-три зрителя, лукаво прижмурился.
Вера не поднимала глаз от перстня, но почему-то Гришин-Алмазов чувствовал себя так, словно она с него глаз не сводит. Вульгарная сцена в вестибюле «Бристоля» уже не тревожила его, он чувствовал себя совершенно счастливым. Если это поможет ему избавиться от Лидии, которая стала чрезмерно навязчивой в последнее время, – что же, прекрасно! И очень вовремя, потому что он не помнил, когда желал чего-то так страстно, как желал эту женщину с не то серыми, не то черными глазами, женщину, которой тайно поклонялся уже много лет – и вот надел ей на палец кольцо…
В этом было нечто столь же значимое, как в венчании, и хоть Гришин-Алмазов был человеком женатым, обвенчанным, сейчас это для него не имело значения.
Более опытный и более хладнокровный Шульгин смотрел на него и понимал, что в этом опьянении влюбленностью в живую Веру Холодную нет никакого отличия от влюбленности в ее экранный образ. Но, разумеется, эти мысли он оставил при себе, потому что, во‑первых, не хотел – и опасался, чего греха таить! – обидеть друга, а во‑вторых, он видел, как засияла Вера.
«Они необычайно подходят друг другу, эти двое, – вдруг обнаружил Шульгин. – Между ними может случиться многое… если они оба дадут себе волю. Или не случится ничего, и они оба будут жалеть об этом всю жизнь!»
И тут же, со свойственной ему насмешливой философичностью, он подумал, что жалеть, может быть, придется не столь уж долго, ибо в это безумное время жизнь каждого может оборваться в самый неожиданный момент.
А Вера между тем ждала, какой фильм назовет Гришин-Алмазов. Она была не глупее Шульгина… В кого из многочисленных красавиц, образ которых она принимала, влюбился одесский губернатор?
Может быть, в Марианну из картины «Миражи»? Может быть, в Нату Хромову из фильмы «Жизнь за жизнь»? Или Гришина-Алмазова пленила Аня Поспелова из кинокартины «Лунная красавица» с ее роковой страстью к автогонкам? Или актриса-колдунья Лия Ванда, героиня фильмы «В мире должна царить красота»? Или светская красавица Галина из «Огненного дьявола»?
– Это… «У камина», – наконец сказал Гришин-Алмазов. – Ну и «Позабудь про камин», конечно.
Чардынин довольно улыбнулся:
– Я очень рад, что вы назвали эти две фильмы! Ведь именно после «У камина» Вера Васильевна превратилась в истинного кумира публики и стала с полным правом именоваться королевой экрана!
Вдруг Вера безотчетным движением поднесла перстень к губам.
Гришин-Алмазов издал вздох, похожий на негромкий нетерпеливый стон.
«Определенно пора уходить, – нахмурился Шульгин. – Вопрос только в том, должен ли я уйти один или все же увести с собой этого потерявшего голову человека?»
Чардынин думал о том же: не пора ли ему под благовидным предлогом удалиться и увести с собой Шульгина? Наверное, губернатор будет ему весьма благодарен… но как бы не разгневалась Вера! Она по-прежнему блюдет свою репутацию безупречной супруги. И если сейчас кажется, что она готова наконец расстаться с этой репутацией, как с заношенным платьем, то, может быть, это только кажется? А что надо делать, когда кажется? Вот именно!
Да… совершенно неизвестно, чем бы это кончилось, если бы вдруг в дверь не постучали. Оказывается, в гостиницу телефонировали из штаба французского командования с просьбой от генерала Д’Ансельма: тот просил господина губернатора немедленно прибыть к нему.
Гришин-Алмазов вскинул брови. Шульгин тоже. Обоим этот внезапный вызов показался странным.
– Послушайте, капитан, – сказал Гришин-Алмазов адъютанту, – перезвоните к Д’Ансельму и спросите, что за срочность. Ночь на дворе.
– Мне это тоже показалось странным, – ответил адъютант. – Я уже пытался телефонировать им ответно. Но барышня на коммутаторе не может соединить.
– Провокация, – сказал Шульгин. – Предлагаю ни в какой штаб не ехать.
– А если не провокация? – остро глянул на него Гришин-Алмазов. – Неужели вы думаете, что я позволю Д’Ансельму хотя бы просто предположить, что я испугался? Да и даже если так? Если провокация? Я не поеду, и тот, кто это затеял, подумает, что меня можно запугать? Я должен быть ко всему готов, но – еду немедленно! Вы можете остаться, господин Шульгин. Я сообщу оттуда, как дела.
И он большими шагами направился к двери. Шульгин, пожав плечами и поцеловав Вере Васильевне руку, направился за ним.
Вера смотрела Гришину-Алмазову вслед, слегка приоткрыв рот от изумления.
На ее глазах один человек – пылкий, хотя и застенчивый поклонник, – вдруг превратился в совершенно другого: в служаку до мозга костей, настолько преданного своему делу, что все другое для него мгновенно перестало существовать при первом сигнале от этого дела. У него была одна возлюбленная – его служба.
И сердце Веры дрогнуло – но не от обиды, а от того, что она почувствовала в одесском диктаторе родственную душу. Не так ли и для нее все переставало существовать при первом же знаке режиссера, объявившего начало съемки? Не так ли и у нее был единственный возлюбленный – синематограф?
И она печально взглянула на свой новый перстень, потому что вещее предчувствие охладило ее: они с Гришиным-Алмазовым пройдут мимо друг друга в этой жизни именно потому, что сила, которая влечет их друг к другу, ничто перед силой, которая влечет друг от друга.
А одесский диктатор уже не думал о туманных, дурманных, не то серых, не то черных глазах!
Он послал вперед адъютанта с приказом подать «Бенц» к подъезду «Бристоля».
Автомобиль подъехал к самым дверям. И лишь только Гришин-Алмазов с Шульгиным показались в освещенных дверях, как раздались выстрелы. Одна пуля засела в притолоке, несколько влетели в вестибюль. Гришин-Алмазов оттолкнул Шульгина в сторону и выкрикнул:
– Машина, потушить фары!
Фары погасли. Татары из охраны Гришина-Алмазова бросились прочесывать окрестности «Бристоля», а Шульгин и губернатор сели в автомобиль и помчались прочь. Они без приключений добрались до дома Шульгина, который находился недалеко от Молдаванки. Это были опасные для диктатора места, однако Гришин-Алмазов славился как страшный бретёр.
Высадив Шульгина и оставив его под присмотром охраны, губернатор поехал к себе. Однако через несколько минут Шульгин, уже поднявшийся во второй этаж своего дома, услышал перестрелку невдалеке. Он сбежал вниз и скомандовал:
– В ружье! Гришина-Алмазова обстреляли!
Охранники с оружием в руках бросились в ту сторону, куда умчался «Бенц», но вскоре вернулись: в руках у них была автомобильная шина, пробитая пулями.
