* * *
Редакция «Аполлона» размещалась на втором этаже одного из дворцов восемнадцатого столетия на живописной набережной Мойки, неподалеку от последней квартиры Пушкина, в которой умер поэт. Выбор пал на эти апартаменты не случайно. Ходили слухи, что здесь, по адресу Мойка, 24, разыгралась когда-то история, описанная Пушкиным в «Пиковой даме». По давно заведенной традиции петербургская богема ложилась спать довольно поздно, проводя вечера, а зачастую и большую часть ночи в беседах и спорах об искусстве, начинающихся в литературных кружках и плавно перетекающих в артистические кабаре и рестораны. Поэтому в редакцию сотрудники «Аполлона» подтягивались лишь после полудня. Подъезжали на извозчиках и моторах, и среди них нельзя было не заметить известных персон. В двери редакции входили поэт и критик Иннокентий Анненский, собственно, и вдохновивший Маковского на создание журнала. Одиозный автор «Крыльев» Михаил Кузмин, заведовавший секцией прозы. Сергей Ауслендер, отвечавший за театральный отдел, и Алексей Толстой, печатавший в журнале свои стихи и прозу. Был среди них и немецкий переводчик Гюнтер, пронырливый молодой человек, запросто вхожий в любую артистическую гостиную.
В тот день немец Гюнтер заехал за Гумилевым в Царское Село. Поэт обитал в родительском доме в комнате, увешанной шкурами антилоп и тигров, поверх которых красовалось тонкое арабское ружье, коим Николай Степанович и добыл свои трофеи во время путешествия по Африке. Приятели позавтракали у Данона и, выйдя на свежий воздух туманного Петербурга, обогнули дом и свернули в хорошо им известную подворотню на Мойке. Поднялись наверх, направо по лестнице, и очутились у дверей редакции. «Аполлон» занимал две комнаты на втором этаже. В дальнем помещении сотрудники журнала, как обычно, пили чай с ромом и в ожидании посетителей вели оживленные беседы, обсуждая готовившийся к выпуску номер. Маковского среди них не было. Издатель простудился и лежал с температурой дома. До приемных часов оставалось изрядно времени, и Гумилев, забрав у секретаря стопку пришедших на адрес редакции конвертов со стихами, уселся их просматривать. Взяв в руки очередное послание, необычным образом запечатанное черным сургучом, на котором прослеживался печатный оттиск «Vae victis!»
[2]
, Николай Степанович взломал печать и вытряхнул из конверта глянцевый листок с траурным обрезом. От листка повеяло тонкими духами, и недоумевающий поэт погрузился в чтение. Стихи, написанные изящным почерком от имени юной девы, показались Гумилеву на редкость удачными. Подписи под стихотворными строфами не оказалось, стояла только одна буква «Ч». Заинтригованный и приятно удивленный Николай отложил письмо в сторону, чтобы вечером передать Маковскому. Затем отобрал еще несколько достойных главного редактора сочинений и вручил их Волошину, собиравшемуся навестить занедужившего шефа. Ближе к вечеру Макс накинул на широкие плечи бархатную куртку, пристроил на буйные кудри цилиндр и отправился к Маковскому.
Вне всякого сомнения, Петербург был одним из красивейших городов, которые Волошин видел в своей жизни. А повидал он немало. Поэт путешествовал пешком по Италии, бывал в Испании, подолгу жил во Франции. Ему было с чем сравнивать. Миновав Певческий мост, Максимилиан Александрович оглянулся на капеллу, любуясь на открывающийся вид, и помахал рукой прекрасному зданию. Его вдохновляло и радовало все — кружевные перила моста, вид на площадь, клинообразный угол бывшего министерства иностранных дел, из-за которого разворачивалась гигантская перспектива с одинокой колонной посредине, виднеющимся вдали Исаакиевским собором и шпилем Адмиралтейства. На шпиле играли лучи заходящего солнца, отражаясь в Неве. И далее, по Мойке был виден изгиб реки, мосты через Зимнюю канавку, арка, перекинутая к Эрмитажному театру. От одного только вида города захватывало дух и останавливалось сердце. Путь поэта лежал в Царское Село, где жил издатель «Аполлона». Маковский рос среди муз, и это не могло не сказаться на восприятии окружающего мира. Отец, дед, оба дяди и тетушка Сергея Константиновича были художниками, и довольно известными. В петербургской среде Маковский слыл человеком утонченным до такой степени, что, говорят, предложил сотрудникам появляться в редакции не иначе, как в смокингах. Однако не встретил понимания у вольнолюбивых людей искусства и затею свою оставил. Сотрудники журнала называли его Папа Мако. Издатель «Аполлона» старался во всем походить на известного эстета Александра Бенуа и совсем так же, как эрудит и идеолог «Мира искусства», задавать тон современной художественной критике. Папа Мако ценил все утонченное и изящное и очень сокрушался, что с «Аполлоном» не сотрудничают балерины Мариинского кордебалета. Однако отвращение к реалистам-бытовикам, наводнившим толстые журналы, не мешало ему бороться с десятилетним засильем символизма в поэзии. Журнал свой он мыслил не иначе как оплот непреходящих ценностей в круговороте поэтических течений начала нового века. Душа просила чего-то необычного, пронзительного и яркого. Такого, чего раньше еще не бывало. Подоспевший Волошин со стихами Черубины пришелся как нельзя более кстати.
Прихворнувший хозяин встретил гостя в постели. На резном журнальном столике рядом с кроватью стоял телефон, по которому глава редакции общался с сотрудниками и отдавал распоряжения относительно подготовки номера. Усадив Макса рядом с собой на стул и велев принести кофе, Маковский принялся просматривать письма. И замер, взяв в руки конверт Черубины. Волошин острым взглядом, примечающим малейшие движения человеческой души, наблюдал за шефом. Внимательно следил, как сургучная печать, траурный обрез листа и, главное, сами стихи производят на Папу Мако неизгладимое впечатление, меняя его лицо.
— Не знаете, кто она такая? — дрогнувшим голосом поинтересовался Маковский, пробегая глазами листок.
— Понятия не имею, — с чрезмерной искренностью ответил Волошин, внутренне ликуя.
— Это потрясающе! — воскликнул издатель, перечитывая стихи снова и снова. Глаза его горели, бледные щеки покрыл жаркий румянец. — Вот видите, Максимилиан Александрович, я всегда вам говорил, что вы слишком мало обращаете внимания на светских женщин! Посмотрите, какие одна из них прислала мне стихи!
И Маковский с выражением принялся читать:
С моею царственной мечтой
Одна брожу по всей вселенной,
С моим презреньем к жизни тленной,
С моею горькой красотой.
Царицей призрачного трона
Меня поставила судьба…
Венчает гордый выгиб лба
Червонных кос моих корона.
Но спят в угаснувших веках
Все те, кто были бы любимы,
Как я, печалию томимы,
Как я, одни в своих мечтах.
И я умру в степях чужбины,
Не разомкну заклятый круг.
К чему так нежны кисти рук,
Так тонко имя Черубины?
— Действительно, недурно, — осторожно проговорил Волошин, опасаясь переиграть.
— Недурно? Да стихи просто великолепны! — горячился редактор. — Такие сотрудники для «Аполлона» необходимы! Нужно немедленно написать ей ответ!
