— Пожалел Максика? — рвала и метала женщина. — А племянника своего тебе не жалко? После вашего с ним разговора Илюша напился и попал под машину, чтобы ты знал!
— Как под машину? — растерялся Караджанов, мигом теряя весь свой грозный вид. — Что с Ильей? Как он? Жив?
— Жив, но в тяжелом состоянии, — всхлипнула Алика. — Мне только что из больницы скорой помощи звонили!
Внутри меня все зашлось от возмущения. Опять отец затеял рискованную игру чужими жизнями! Ну, зачем, зачем папа отправил этот дурацкий оригинал? Я уже простила Илье то, что он запер меня на даче, чтобы получить доступ к бумагам отца и найти письмо. Представляю, какое он испытал облегчение, обнаружив то, что искал! Калиберда буквально из кожи лез, вынуждая меня поехать на дачу, заручившись поддержкой верной Алики, которая помогала ему, как могла. И вдруг как гром среди ясного неба. Копия оригинала письма от покойника! Илья-то думал, что забирает последний экземпляр! Отец все просчитал. Не поленился, сходил к почтовому ящику в ночь своей так называемой смерти и отправил бомбу замедленного действия. Тонкий мистификатор! Однако меня все больше и больше пугают его розыгрыши. Сначала погибла Ольга, теперь пострадал Илья. По-моему, все зашло слишком далеко. Нужно сказать отцу, чтобы он прекратил свои игры!
— Почему тебе? — недоумевал Караджанов.
— До вас же, Тимур Гасанович, не дозвонишься! — обличительно выкрикнула Алика. — Вы же заняты!
— Немедленно едем к Илье!
Караджанов сделал рывок, чтобы подняться со стула, но, что-то припомнив, скрипнул зубами и быстро взглянул на меня.
— Алика Николаевна, сейчас я не могу. Я действительно занят. Приеду позже. Эллочка, — страдальчески улыбнулся он, — не обращайте внимания, это мои личные проблемы, продолжайте. На чем мы с вами остановились?
— Давайте встретимся в другой раз, — скрипнув зубами, предложила я.
— А что так?
— Пропало настроение беседовать.
Мы встали из-за стола одновременно, и Караджанов приложился к моей руке мокрым поцелуем, после чего я торопливо выбежала из кабинета. В груди тоскливо щемило, в голове набатом звучали слова: «Зачем? Зачем? Зачем?» Я вышла из ресторана и, перейдя дорогу по пешеходному переходу, приблизилась к машине отца и рванула на себя дверцу. Отец смотрел на планшете французский фильм без перевода. Лицо его было безмятежно и одухотворенно, но это не помешало мне заорать:
— Ну и зачем ты это делаешь?
— Что, малыш? — искренне удивился папа, приостанавливая просмотр нажатием паузы. Во вскинутых на меня глазах сквозило искреннее непонимание.
— Караджанов получил твое письмо, разозлился, поскандалил с племянником, и Илья попал под машину! — плюхаясь на пассажирское сиденье, выпалила я.
— А я здесь при чем? — очень натурально растерялся отец. — Это же не я, а Илья написал донос. Когда запахло жареным, Калиберда попытался кинуть тень на меня, своего старшего друга и наставника. А я только восстановил справедливость, назвав Караджанову имя негодяя. И если Илюшку выгнали на улицу с волчьим билетом и он, напившись, попал под колеса автомобиля, то, может быть, так ему и надо? Дитя мое, не принимай близко к сердцу чужие проблемы. Пусть у других болит голова. А у меня для тебя сюрприз. Как ты относишься к «Ауди-ТТ»?
— Не надо мне ничего.
— Ну что ты, в самом деле? — папа ласково потерся носом о мое плечо. — Малыш, какое нам до них дело? Ты и я — мы вместе. Мы семья. Я правильно понимаю?
Он ждал. Я молчала, обиженно глядя в окно.
— Правильно или нет? — повысил голос отец, и я уловила в нем нотки недовольства. Меньше всего я хотела поссориться, и мне ничего не оставалось, как протянуть:
— Правильно.
— Так что ты скажешь насчет «Ауди»?
— Симпатичная машинка, — признала я.
— Поехали в салон, купим тебе такую, красненькую, чтобы ты носилась по Питеру и не досаждала мне ненужным интеллигентским нытьем.
В первый момент я хотела отказаться, посчитав предложение отца в некотором роде компенсацией за пособничество, но затем подумала, что в принципе он прав. Ведь это Илья совершил подлый поступок и теперь за него расплачивается, так что папа молодец, и мне не за что на него обижаться.
— Точно, па, долой пессимизм! — выдохнула я, обнимая отца за обтянутые тенниской плечи и крепко целуя в висок. — Вперед, на штурм автосалона!
* * *
Справедливости ради стоит заметить, что увлеченный Черубиной Маковский не забывал и о деле. Издатель «Аполлона» прилагал немало усилий для развития русской поэзии, и на Мойке начала действовать поэтическая академия «Общество ревнителей художественного слова». В редакции собирались завсегдатаи ивановских «сред», в числе которых была и Лиля Дмитриева. Волошин тоже частенько появлялся на «башне», хотя Лиля откровенно не понимала, как может Макс закрывать глаза на недавние события, тесно связанные с этим домом и его обитателями.
Несколько лет назад поэт Вячеслав Иванов вместе с семьей вернулся из-за границы в Петербург и задумал создать оазис искусства в арендованной им квартире под самой крышей, в так называемой «башне», окнами выходившей на Таврический сад. В реализации задуманного плана поэту помогала энергичная супруга, литературно одаренная Лидия Зиновьева-Аннибал. Дама уверяла, что является дальней родственницей арапа Петра Великого, в честь которого и взяла себе псевдоним. По Петербургу пополз слух о необычных и увлекательных «средах» на «башне», и в дом Иванова потянулись самые разные люди — поэты и художники, театральные режиссеры, актеры, философы и критики, мечтающие приобщиться к неиссякаемому роднику античного искусства, большим знатоком которого слыл Вячеслав Великолепный — именно так называли поэта Иванова в столичной богемной среде. Поэтические журфиксы собирали до сорока человек за вечер. Это было не совсем удобно, и хозяева решили параллельно «средам» проводить вечера для более тесного кружка друзей, аналогичные тому, что описаны в платоновском «Пире». Серебряный век пришелся на переломный момент не только истории и культуры, но и морали, и рушить традиции у людей искусства считалось хорошим тоном. «Любовь», «преданность», «верность» слыли понятиями из прошлого, они принадлежали уходящей эпохе, и тот, кто придерживался тесных семейных уз, считался человеком несовременным и лишенным фантазии. Интимные собрания на «башне» нарекли «вечерями Хафиза», по имени персидского поэта-лирика четырнадцатого века. А все присутствующие на «вечерях» взяли себе имена из греческой и арабской мифологии и, вдохновляемые Зиновьевой-Аннибал, немало потрудившейся над созданием соответствующей атмосферы, рядились в просторные тоги и украшали себя венками. Ночами в полукруглой башенной гостиной со стрельчатыми окнами горели свечи и курились благовония, на низких столиках призывно искрилось в бокалах вино, манили спелые фрукты и сладости, а хафизиты возлежали на шитых шелком подушках, разбросанных на коврах, и вели неспешные беседы о культуре и эросе, перемежаемые эротическими же играми. Зиновьева-Аннибал называла себя Диотима
[6]
и была единственной женщиной на «вечерях», но это не мешало хафизитам предаваться взаимным поцелуям и ласкам. Завсегдатаи встреч в большинстве своем были сторонниками однополой любви и ничего необычного в таких отношениях не видели. Но вскоре идея себя исчерпала, ибо участники «вечерей» в конце концов разбились на пары и принимались яростно ревновать своих возлюбленных всякий раз, когда на них посягали со стороны. Тогда неугомонная Зиновьева-Аннибал надумала организовать женский кружок схожего толка, пригласив для этого Маргариту Сабашникову-Волошину вместе с женой писателя Чулкова, а также еще одну никому не известную поэтессу. Вечер прошел скучно, духовной общности у дам не возникло, и эксперимент признали неудавшимся. Но это не испортило дружеских отношений. Волошины жили в том же доме, что и Иванов с семьей, и заглядывали к соседям на «башню» чуть ли не каждый день. Маргарита знала и любила стихи Иванова задолго до знакомства с поэтом и очень ему польстила, признавшись в своем увлечении его творчеством. Тот взглянул на художницу новыми глазами, в которых промелькнула явная мужская заинтересованность. Волошин, приехавший в Петербург с намерением заключить договоры с редакциями, разъезжал по делам, а жена его, чтобы не скучать, все чаще и чаще заходила к гостеприимным соседям. Амори наведывалась этажом выше до тех пор, пока не перебралась к друзьям насовсем. Вскоре увлеченная Ивановым художница, поселившаяся на «башне», поняла, что влияние на нее высокого худощавого Вячеслава Великолепного не знает границ. И когда Иванов предложил ей стать третьей в их семейном союзе с Лидией, Маргарита согласилась. Иванов разъяснил юной супруге Волошина, что их с Лидией любовь настолько сильна, что сливает обе их духовные сущности в единое целое, которое вполне самостоятельная сущность и может полюбить кого-то еще. До нее место третьего в семье Ивановых принадлежало начинающему поэту Городецкому, который отчего-то перестал бывать на «башне», и освободившуюся вакансию заняла восторженная Амори. Зиновьева-Аннибал была далеко не так оптимистична, как ее супруг. Она не раз говорила художнице, что все ее существо восстает против Маргариты всякий раз, когда ее нет поблизости. Но стоит только разлучнице появиться рядом, и Лидия тут же успокаивается. А что ей оставалось делать? Пятеро детей и желание удержать эксцентричного мужа, должно быть, пересиливали неприязнь к молодой сопернице. Но одна из дочерей Зиновьевой-Аннибал от первого брака, белокурая голубоглазая бестия Вера, сыграла с Маргаритой злую шутку. Расставшись с Максом, принявшим, как должное, что Иванов стал с ним резок и груб, а с его женой, напротив, необычайно нежен, Маргарита отправилась к родителям, чтобы рассказать о своей новой семье и попросить разрешения погостить вместе с Ивановыми в загородном имении Сабашниковых. Почтенные чаеторговцы из старинного купеческого рода были в ужасе от услышанного, но дочь оказалась тверда в своем решении жить втроем. Правда, о поездке в имение не могло быть и речи, и Зиновьева-Аннибал, так и не дождавшись приглашения, написала Маргарите, что они отправляются в Могилевскую губернию, где снимут на лето дом и будут ее дожидаться. Когда Маргарита приехала к своей новой семье под Могилев, она с досадой увидела, что место ее уже занято. И не кем-нибудь, а именно старшей дочерью Зиновьевой-Аннибал, той самой белокурой красавицей Верочкой Шварсалон. Обиженная прохладным приемом, Амори отправилась в Коктебель и томилась там от ревности под неусыпной заботой Волошина, которой тот со свойственным ему всепрощением трогательно окружил свою бывшую жену. А вскоре от Иванова пришло известие, что Лидия заразилась скарлатиной и скоропостижно умерла. Причем извещал он об этом вовсе не Маргариту, а их общую знакомую, также гостившую у Волошина в Коктебеле. Знакомая отправилась на похороны одна, не взяв с собой Амори. Напрасно прождав известий от Иванова, Маргарита уехала в Германию, где вскоре узнала, что ее кумир женился на Верочке, которая так напоминала ему покойницу-жену. К Волошину Сабашникова больше не вернулась, отправившись в Дорнах, чтобы присоединиться к антропософскому обществу, горячей поклонницей которого являлась последние несколько лет. Макс отнесся к двойному предательству Иванова философски, ибо, верный своему принципу, продолжал видеть даже в самом последнем мерзавце ангельскую сущность.
