Перестав печатать, папа обвел нас веселым взглядом.
— Есть хочу, просто умираю, — он потер руки. — А не сходить ли нам покушать?
И мы отправились в уютный итальянский ресторанчик в первом корпусе, где каждое утро завтракали. Усевшись за наш привычный столик, заказали услужливым официанткам пиццу, кофе и, тут же получив заказ, принялись за еду.
— Слушай, малыш, если так и дальше пойдет, я никогда не допишу роман, — задумчиво проговорил отец, жуя свой кусок теста с начинкой. — Что там у нас сегодня по плану?
Он вытер рот крахмальной салфеткой и вопросительно посмотрел на меня.
— Насколько я помню, сегодня встреча с читателями в книжном магазине «Петровский».
Я поставила пустую кофейную чашку на стол и протянула руку к блюду с пиццей.
— Давно взвешивалась? — осведомился Сирин, наблюдая, как я уписываю вторую порцию.
— А что? — насторожилась я.
— Толстеешь, мать, — отозвался он, окидывая меня критическим взглядом.
Я положила пиццу на место и отодвинула тарелку.
— Что ж ты стесняешься? Ты ешь, ешь, — издевательски проговорил папин друг.
— Спасибо, что-то не хочется. Я лучше еще кофе выпью.
— Кеш, ну что ты девочку запугиваешь? — осадил приятеля отец. — Она у меня стройняшка и красавица.
И, повернувшись ко мне, проговорил:
— А знаешь что, красавица? Сходи на встречу одна. Я страстно мечтаю поработать в тишине.
— Конечно, Эд, — улыбнулась я. Так я называла отца на людях.
Залпом выпила кофе и, демонстративно не прощаясь с Сириным, двинулась готовиться к мероприятию. Пройдя по переходу в наш корпус, поднялась на второй этаж и толкнула дверь в СПА-салон «Жасмин». В «Жасмине» меня уже ждали, ибо я появлялась там практически каждый день и потому воспринималась, как неотъемлемая часть интерьера.
— Эллочка, вам волосы уложить, как обычно? — деловито осведомилась стилист Анжела, мягкой щеткой расчесывая мои длинные белокурые пряди.
— Само собой, — откликнулась я, погружаясь в приятную истому под массирующими движениями профессионала.
Девушка основательно потрудилась над непослушными волосами, отчего они замечательно легли в нужном направлении и при этом казались нереально естественными. Следом за укладкой последовали маникюр, чистка лица и макияж.
— Никак не могу понять, — принимая оплату и щедрые чаевые, удивлялась администратор салона, — почему вы, Эллочка, никогда не делаете у нас ни массаж, ни педикюр? Не доверяете нашим мастерам?
— Ну почему же, доверяю, — откликнулась я.
— Тогда в чем дело? — вскинула тонко выщипанные брови молодящаяся дама.
— Считайте это моим капризом, — дернула я плечом. — Но я вам обещаю, что со следующей недели непременно начну покупать у вас полный пакет услуг.
Через несколько дней следы уколов на ногах станут незаметны, и я смогу наслаждаться жизнью в полном объеме, а не в урезанном, так сказать, виде. К хорошему быстро привыкаешь, и я уже не могла себе представить, как жила все эти годы без свалившихся на меня жизненных благ. Тренажерный зал, солярий, рестораны, салон «Жасмин», приходящая через день домработница — все это стало для меня повседневностью. Обычной и скучной, как кусок черствого хлеба. Мне уже казалось, что по-другому и быть-то не может. Белье, одежда, украшения — все у меня теперь было самого лучшего качества и стоило баснословных денег. Мой красивый алый автомобиль добавлял мне значимости в собственных глазах, и, садясь за руль, я видела себя как бы со стороны, глазами других людей, молодую, роскошную, богатую и успешную, на шикарной стремительной машине. Писательницу Эллу Греф, которую обожает вся страна.
* * *
И вот, когда страдания Маковского достигли апогея, кузина Дарья Владимировна сообщила ему по телефону, что Черубина вернулась в Петербург.
— Да, Сергей Константинович, вчера прибыла, — пела в трубку Брюллова, поблескивая озорными глазами в сумраке своей уютной комнаты. — А вечером к ней наведался исповедник, отец Бенедикт. Всю ночь бедняжка горячо молилась, а наутро ее нашли без сознания, в бреду, лежащую в коридоре, на каменном полу возле своей комнаты.
— Да что вы? — ужасался Маковский. — И как она сейчас?
— Вы знаете, плоха, — подливала масла в огонь Брюллова. — В результате нервного потрясения и от переохлаждения Черубина заболела воспалением легких. Я не могу дольше с вами говорить, прямо сейчас уезжаю к ней, но дворецкий Черубины будет держать вас в курсе.
— Боже мой, она так плоха, что может умереть в любую минуту, — ломая руки, метался по редакции издатель. — Ее дворецкий обещал звонить и сообщать, миновал ли кризис. И вот ведь незадача, прямо сейчас начинается заседание «Общества», даже не знаю, как высижу!
Члены литературного общества уже собрались и расселись в просторном зале, где проходили собрания. Глядя на муки Папы Мако, Лиля с вызовом сказала:
— Не понимаю, отчего все так сходят с ума? Должно быть, эта Черубина ужасная уродина, раз до сих пор не появилась в редакции.
Неприязнь Елизаветы Дмитриевой к мадемуазель де Габриак была всем хорошо известна. Девушка писала колкие эпиграммы на романтическо-исповедальные стихи, и нельзя было не признать, что они довольно остроумны. Добрый Иннокентий Анненский лишь осуждающе покачал головой, услышав подобную бестактность при столь трагических обстоятельствах. Было совершенно очевидно, что неудачливая поэтесса завидует своей более везучей коллеге, чей сборник стихов с легкой руки Маковского уже издан в изящном оформлении Лансере.
— И что это за имя такое — Черубина? — продолжала исходить ядом невзрачная учительница Дмитриева.
— Это от слова «херувим», — сухо пояснил готовившийся к выступлению Вячеслав Иванов, как никто другой разбирающийся в небесных материях и без устали восторгавшийся искушенностью Черубины в «мистическом эросе».
— И почему же она до сих пор не зашла в редакцию? — резко спросила Лиля, впиваясь пристальным взглядом в Алексея Толстого.
— Ну-у, у нее сложные и запутанные семейные обстоятельства, — потея, выдавил из себя граф, уже догадавшийся о жестокой интриге, которую затеял его приятель Волошин. Меньше всего он хотел быть втянут в это дело, дорожа хорошим отношением Маковского.
Обстоятельства в семье де Габриаков стараниями Максимилиана Александровича были действительно сложными и запутанными. Помимо кузины Дарьи Владимировны неугомонный демиург придумал Черубине красавца кузена, к которому Папа Мако страшно ревновал. Кузен был португалец, атташе при посольстве, и только безумной влюбленностью Маковского можно было объяснить тот факт, что редактора не удивило его странное имя. Звали кузена дон Гарпия де Мантилья. Предпринимая попытки увидеть свою пассию, Маковский послал ей билет на выставку женских портретов, которая проходила в редакции. Но коварная Черубина отправила вместо себя дона Гарпию.
