Дениз положила ладонь на руку О’Доннелла:
— Кент, дорогой, могу я спросить одну вещь? — Она едва заметно улыбнулась. — Это следует понимать как предложение руки и сердца?
О’Доннелл рассмеялся. Его охватило бесшабашное, веселое мальчишество.
— Теперь, когда ты это сказала, думаю, что следует понимать именно так.
Дениз ответила не сразу. Когда она наконец заговорила, О’Доннелл почувствовал, что она пытается выиграть время.
— Я польщена, но не слишком ли ты торопишься? Мы ведь едва знакомы.
— Я люблю тебя, Дениз, — просто сказал он.
Она испытующе посмотрела на него.
— Я тоже смогла бы тебя полюбить, — призналась она, потом добавила, медленно подбирая слова: — Сейчас все мое существо хочет сказать «да» и вцепиться в тебя обеими руками, мой дорогой. Но внутренний голос нашептывает мне: «Будь осторожна». Когда ошибешься хотя бы раз, становишься осмотрительной, чтобы не наступить на те же грабли.
— Да, — сказал он, — я хорошо тебя понимаю.
— Никогда не разделяла популярную идею о том, что можно избавиться от партнера и быстренько забыть о нем, как о выпитой желудочной таблетке. Это одна из причин того, что я до сих пор не оформила развод.
— Это будет трудно?
— На самом деле нет. Я могу развестись в Неваде или в каком-нибудь подобном месте. Но есть еще одно обстоятельство: ты живешь в Берлингтоне, а я — в Нью-Йорке.
— Ты говорила серьезно о невозможности возвращения в Берлингтон? — осторожно спросил он.
Она подумала, прежде чем ответить.
— Да, серьезно. Я никогда не смогу жить там. Не стоит притворяться, Кент. Я слишком хорошо себя знаю.
Официант принес кофе и разлил его по чашкам.
— Мне так хочется побыть с тобой наедине, — признался О’Доннелл.
— Почему бы нам не уйти? — тихо предложила Дениз.
О’Доннелл попросил счет, расплатился и помог Дениз одеться. Швейцар вызвал такси, и О’Доннелл назвал шоферу адрес Дениз.
Когда они уселись на заднем сиденье, Дениз сказала:
— Мой вопрос может показаться тебе эгоистичным, но ты никогда не думал о практике в Нью-Йорке?
— Да. Как раз об этом я сейчас и думаю.
Он продолжал думать об этом, когда они поднимались в лифте на двадцатый этаж. «Почему бы не переехать в Нью-Йорк? — спрашивал он себя. Здесь превосходные клиники, Нью-Йорк — город медиков. Устроиться будет нетрудно. Сравнительно легко будет начать и частную практику. У меня отличный послужной список, в Нью-Йорке есть друзья, которые дадут необходимые рекомендации. Что удерживает меня в Берлингтоне? Неужели я должен прожить там всю жизнь? Не настало ли время поменять обстановку? Незаменимых людей нет, и я не женат на клинике Трех Графств. По некоторым вещам я стану скучать, мне будет не хватать строительства и созидания, людей, с которыми я сработался. Да, я многого достиг в Берлингтоне, никто не посмеет этого отрицать, но Нью-Йорк — это Дениз. Разве она не стоит всего этого?»
На двадцатом этаже Дениз сама открыла дверь квартиры ключом. Слуги в холле не было.
Они одновременно, не сговариваясь, пошли на террасу.
— Кент, не хочешь выпить? — спросила Дениз.
— Может быть, потом? — сказал он и потянулся к ней. Она приникла к нему, и губы их встретились. О’Доннелл обнял ее, ощутив, какое податливое у нее тело. Но вскоре она мягко отстранилась:
— Кент, мне надо о многом подумать. — В ее тоне сквозила озабоченность.
— И что же это за вещи? — недоверчиво спросил он.
— Ты очень многого обо мне не знаешь, — ответила Дениз. — Во-первых, я страшная собственница. Тебе это известно?
— Не сказал бы, что меня это сильно пугает, — ответил он.
— Если мы поженимся, ты будешь нужен мне весь, весь целиком. Я ничего не смогу с собой поделать. Я не смогу делить тебя ни с кем, даже с клиникой.
Он рассмеялся:
— Думается, что мы сможем найти компромисс. Другие же его находят.
Она повернулась к нему спиной.
— Когда ты так говоришь, я тебе почти верю. — Она помолчала. — Скоро ты снова приедешь в Нью-Йорк?
— Да.
— Как скоро?
— Как только ты меня позовешь, — ответил он.
Она не раздумывая подошла к нему, и они снова поцеловались. Но тут в гостиной раздался звук открывающейся двери и загорелся свет. Дениз отстранилась от О’Доннелла, а еще через мгновение на террасе появилась маленькая фигурка в ночной пижаме.
— Мне показалось, что здесь кто-то разговаривает.
— Я думала, ты уже давно спишь, — сказала Дениз. — Познакомься, это мистер О’Доннелл. — Потом она обратилась к О’Доннеллу: — Это моя дочь Филиппа. — И с чувством добавила: — Половина моих невозможных двойняшек.
Девочка посмотрела на О’Доннелла с нескрываемым любопытством.
— Привет, — сказала она. — Я много слышала о вас.
О’Доннелл вспомнил, как Дениз говорила, что ее детям по семнадцать лет. Девочка не выглядела на свой возраст, она еще не сформировалась, но двигалась с неподражаемой грацией, а осанкой очень напоминала мать.
— Привет, Филиппа. Прости, что мы тебя потревожили.
— Я не спала, читала. — Девочка посмотрела на книгу, которую держала в руке: — Это Геррик. Вы его читали?
— Едва ли, — ответил О’Доннелл. — На медицинском факультете остается мало времени на поэзию, а потом у меня так и не дошли до нее руки.
Филиппа раскрыла книгу:
— Я нашла здесь одно место. Оно написано словно для тебя, мама.
Она начала читать, с чувством выговаривая слова, модулируя интонации, но при этом без всякого напряжения:
Нет, право, лучше ранних лет:
Жар крови, сердца младость.
С годами меркнет жизни цвет,
И время гасит радость.
Так торопись, пока юна,
В объятия супруга:
Навек пройдет твоя весна,
Придут тоска и вьюга.
— Я уловила твою мысль, — улыбнулась Дениз и повернулась к О’Доннеллу:
— Могу сказать тебе, Кент, что дети все время уговаривают меня снова выйти замуж.
— Мы просто думаем, что так для тебя будет лучше, — вставила Филиппа и закрыла книгу.
— Они говорят, что делают это из сугубо практических соображений, — продолжала Дениз. — На самом деле они оба возмутительно сентиментальны. — Она посмотрела на дочь: — Филиппа, что, если я выйду замуж за доктора О’Доннелла?
— Он сделал тебе предложение? — В Филиппе живо проснулся интерес. Не дожидаясь ответа, она воскликнула: — Конечно же, выходи!
