— Мой! — внезапно пронзительно выкрикнула Ива.
Крик её был похож на вопль подстреленной птицы, но бубенцы, голоски, паскудные подвывания — смолкли.
— Ты всё ещё в силе… — произнёс глухой голос из мутно колыхающегося столба, — смотри, ты в силе … — дымный столб сгустился, стал плотным, обратился человеческой фигурой — фигурой высокого сутулого старика в тусклых доспехах и лохмотьях обветшалого рыцарского плаща. Он весь был словно написан сепией — плоть его была лишена цвета, словно подёрнута сухой песчаной пылью. Но это была плоть, а не бестелесный дух.
— Я — Рыцарь без имени. Спрашивай.
— О, благодарю тебя, Рыцарь без имени, — отозвалась Ива тихо. — Если ты пришёл, то ты — тот, кто знает. Лорд Карниваль жив?
— Жив, — с горечью ответил дух.
— У него есть чаша, зачем?
— Чаша власти.
— Скарабей?
Повисла пауза в беспрестанном электрическом гудении уплотнившегося вокруг рыцаря воздуха, вся фигура, явившаяся медиумам, казалось — корчится, словно пронизанная телесной болью.
— Бес-смер-ти-е… бес-смер-ти-е… Он осмелился притязать на бессмертие! — горестно простонал рыцарь, запрокидывая голову.
Ива лишь покачала головой, словно не могла поверить собственным ушам. Её тонкое лицо отразило жалость и что-то вроде брезгливости. В тишине было слышно лишь её тихое дыхание, тяжёлое, прерывистое — Алоиза, и какой-то неясный ветреный звук, который исходил от фигуры старика в доспехах. Наконец, она вновь заговорила.
— Что он ищет?
— Что? Посмотри, вот твой Альвизе! — засмеялся надтреснутым смехом рыцарь. — Красавчик Альвизе. У него есть то, чего так ищет старик… Пока — есть…
— Молодость, — сказала чуть слышно Ива, лишь подтверждая уже известное ей. — Но как он достигнет её?
— Есть только одна реликвия, наделённая силой поворачивать время вспять. Вечное тщеславие красоты. Зеркало Елены, убийцы доблестных мужей. Елены Троянской, — столько желчной ненависти звучало в словах духа, что чёрные вихри вновь закружились вокруг его сухой фигуры, и стали рассыпать рыцаря, как песчаный замок.
Старик уходил, его плащ заворачивался вокруг тела воронкой, в которой медленно утопала голова с развевающимися старческими волосами.
— Зеркало! — эхом откликнулась Ива. — Я так устала… Тебе надо уходить, рыцарь.
— Ииииииива… И-и-и-и-ива… Пойдём с нами, пойдём… Ты отдохнёшь, голубка, девочка, сиротка наша, — с надрывом, умоляюще запели жалобные детские голоски.
Алоиз агонически захрипел; загудело, как в печной трубе, чёрный ком рывком отделился от тающего в воздухе рыцаря, с невероятной скоростью, как пушечное ядро, пронёсся с визгом и ударил его в грудь так, что массивное кресло встало на задние ножки и закачалось. Алоиз схватился за грудь, захрипел, подался вперёд, и кресло с грохотом опустилось на пол. В тот же момент он выкрикнул что-то на непонятном языке, вспугнул рой бесплотных призраков. Послышалось словно всполошенное хлопанье крыльев, и где-то уже за стенами комнаты, из дымохода, из-за окна послышалось, угасая:
— Обма-а-а-анщик… Лоиш, обмааанщик, пойдём домой, пойдём к нам, Лоиш, Лоиш, Лоиш…
А затем — женский плач: безутешный, скорбный, тихий.
* * *
Прошло не менее десяти минут, прежде чем Алоиз слабо зашевелился в своём кресле, и тут же весь подался всем телом к Иве, ещё даже не имея сил подняться. Ива сидела напротив него, обессиленная, но совершенно спокойная. Глаза её были открыты. Она слабо улыбнулась и сказала чуть севшим голосом:
— Вот и всё. Я обещала, что ничего страшного не произойдёт. Ты умница, Алоиз.
Через некоторое время Алоиз, слегка пошатываясь и придерживаясь за стены, спустился вниз, а Ива осталась в ателье. Она немного посидела в кресле, осторожными движениями разминая ноги и руки, затем осторожно поднялась и прошлась по комнате. Формула стала полной. Теперь всё сошлось.
Чаша власти. Карниваль считал себя всесильным. Но было ли так на самом деле? Убить человека, поджечь особняк, полный великолепных творений, подчинить себе всех и вся — это ли не власть разрушения, которой обладал великий монгол? Пусть так.
Скарабей — это бессмертие. Вечная жизнь. Ива вспомнила слова доктора Хинксли: «Пять дней назад я был уверен в том, что это конец». Но Карниваль жив, и подозрительно жив. Неужели он действительно бессмертен? В таком случае ему, несомненно, нужна вечная молодость. Молодость, которую можно вернуть и удержать, глядя в зеркало Елены Троянской. Да-да, вокруг было слишком много зеркал: Зеркало, пропавшее из экспедиции Флитгейла, зеркало в приобретениях Зулейки, китайское зеркало, купленное агентом по поручению Карниваля — так которое же?
«Где то, что я ищу?» — спросил Карниваль на сеансе у графа Берлингтона. И кость показала уверенно и твёрдо — между Q и R, но почему? И тут Ива остановилась, как вкопанная, посреди комнаты. Представила тот вечер и всю обстановку салона графа. Ну, конечно! Как можно было не понять очевидного! Перед ней лежит таблица, Зулейка сидит на диване в глубине салона, слева и чуть позади подиума, именно там, куда, как перст судьбы, настойчиво показала фишка. Как раз между Q и R. «Во чреве бога» — конечно, крокодил!
Карниваль принимает это послание, ночью после сеанса он идёт к Зулейке, чтобы любой ценой заполучить предмет… Что там случилось — ссора? Лорд Карниваль потерял самообладание, как потерял его во время беседы с Флитгейлом? О, это более чем возможно! Но зеркала он не нашёл. Бедная Зулейка унесла свою тайну в могилу, хотя вряд ли она сама осознавала, что попало ей в руки. Глупая, самонадеянная Зулейка. Бедняжка.
Ива резко развернулась на месте; уже совершенно уверенным, лёгким шагом подлетела к золотым ширмам, резко хлопнула створками, открыв маленькое бюро, достала всё необходимое и стремительным, летящим почерком написала, даже не присев:
«Дорогой инспектор Суон! Срочно установите наблюдение за Филпотс, ей, возможно, грозит опасность. Поезжайте к ней, и любым способом заставьте на время передать вам античное зеркало, или все зеркала, которые были в инвентаре у мадмуазель Зулейки. Если не найдётся античного зеркала — просите осмотреть чучело крокодила. Привозите всё ко мне как можно скорее. Всё объясню здесь,
Ива».
Через минуту она распахнула дверь на лестницу и крикнула: «Алоиз!»
Алоиз появился из приёмной, уже в партикулярном платье, с сияющим, как ранее, пробором. Он повернул лицо в сторону голоса, как подсолнух оборачивает свой цветок в сторону солнца, но по горькой складке у рта и чёрным кругам вокруг глаз было заметно, как дорого далось ему сегодняшнее превращение. Он поднимался по лестнице нерешительным шагом. Ива протянула ему сложенное письмо.
— Алоиз, это должно быть на столе инспектора Суона, когда он утром придёт в Управление, — распорядилась она как ни в чём ни бывало.
— Да, госпожа. Разумеется, уже утром. Но, госпожа… Вам письмо.
