– Да, забота… Вот рассудите, люди добрые, – обратился Ванякин уже ко всем, – надумал человек в трудный час сбежать из партии, и не в нашу семью, а к хозяину с хозяйкой пошел за советом. Они ему и насоветовали, дай им бог здоровья…
Танёк-Пронёк, глядя мимо комиссара куда-то под стол, заговорил:
– Ты, Алексей Савельич, и лаешь нас, а зря… У нас терпенье тоже не купленное. Гоже в городе декреты выдумывать, вам ветер в зад, сидите там, ровно за каменной горой, а гора – мы… В комбеде набедокурили – наш грех, наша слабость… Дисциплина нам и в армии надоела, на мирном положении хочется попьянствовать, побуянить… Заседаешь день, заседаешь ночь, жрать нечего, жалованья ни копейки, ну и – хапнешь, где под руку подвернется…
– «Хапнешь»? – передразнил его конный пастух Сучков. – Ни стыда, ни совести. У меня родной племянник второй год на фронте страдает, а вы с Карпухой крутнули хвостом, да и домой, тоже вояки…
– Мне на фронте легче было, – строго посмотрел на него Танёк-Пронёк. – Знай стреляй-постреливай, пуля виноватого найдет. А тут что ни день, что ни час: «Дай гусей, дай курей, дай яиц, дай масла, трудповинность, гужналог» – тьфу!.. Да я на фронт бегом побегу, только отпустите меня из этого проклятого комбеда.
– По-моему, – густо, как в трубу, сказал сапожник Пендяка, – Ванякин ругает нас не зря… А которых не только ругать, бить надо… Возьмем Емельяна. Нынче ему хозяйка бумажку написала, завтра хозяин топор в руки сунет и пошлет нам головы тяпать… По-моему, таковым кулацким подхвостникам не место в нашей трудовой компании. Долой! Долой! И долой!
– Он, может статься, шпионить пришел! – зло крикнула солдатка Марья Акулова. – Гнать его!
Грошев нахлобучил на нос шапку, молча погрозил сапожнику корявым пальцем и ушел. За ним поднялся было Над Нами Кверх Ногами, но от порога вернулся:
– Простите меня… Я давеча сказал не думаючи… Мне хоть и страшно быть в вашей шайке, но – я решился, я остаюсь… Кулаков грабить – это правильно, купцов грабить – это правильно. Мы этого сто лет дожидались… Читал раз на базаре мужик книжку про разбойника Кузьму Рощина…
– Иди пока, – махнул рукой Ванякин, – мы тебя со всех сторон обсудим и подумаем, как и что…
Над Нами Кверх Ногами, растерянно ухмыляясь, пятился к двери, приборматывая:
– Я решился, мне все равно, двум смертям не бывать.
Ванякин развернул по столу список хомутовских богатеев и постучал карандашом по столу:
– Итак, товарищи, заседание продолжается… На повестке два вопроса. Первый – хлеб; второй – перевыборы комбеда. Кто хочет высказаться?..
К утру председатели сельсоветов съехались.
Ванякин рассказал про красные фронты, про заграничную революцию: кругом выходило хорошо, но советская власть все же пребывала в тяжелом положении: хлеба не хватало; топлива ни фабрикам, ни железным дорогам не хватало; а саботажу – во, хоть завались. По бумаге он, ярусом накатывая цифры, вычитал, сколько с волости недобрано того, другого, пятого, десятого.
Советчики крякнули:
– Мм-да.
– Последний козон на кон.
– Эдак ноне.
И комбедчики дружно взяли:
– Верно.
– Чего тут жмуриться?.. С кулаков дери семь шкур, обрастут.
Председатель хмуро:
– Ну, которы удерживайся в рамках.
Ванякин размотал еще одну речь и опять подвел:
– Граждане, надо учитывать критический момент Республики… Попомним заветы отца нашего Карла Маркса, первеющего на земле идейного коммуниста… Еще он, покойник, говаривал: «Сдавай излишки голодающим, помогай красному фронту».
Советчики переглянулись и полезли в карманы за кисетами:
– Надо подумать.
– Культурно подумать.
И комбедчики опять в голос подняли:
– Думай богатый над деньгами, а нам думать не о чем… Давай раскладку кроить.
– Погоди… Нам ваш Карла не бог.
– Хле-е-еб? Вон што?
– Мало?
Сазонт Внуков, дубровинский председатель, встал на скамейку. Разливался звонок, требующий порядка; снова говорил Ванякин, но большинство голов повернулись к Сазонту, разинутыми ртами ловили его распористые, как плотовые клинья, слова:
– Крещеные!.. Одно мы знали начальство – урядника… А нынче десять рук в карман тебе тянутся да десять в рыло… Каково это нашему крестьянскому сердцу?..
Рев
свист
топот…
– Х-ха… Задергали!
– Вызнали в нас дурь-то!
– Урядника вам?
– Хоть в петлю головой…
– Давай раскладку метить, раскладку!..
– Не торопись, коза, в лес, все волки твои будут, – сказал волостной председатель Курбатов, вылезая из-за стола, – по шестнадцать с тридцатки… Слыхано ли?.. Видано ли?.. Под корень хотят мужика валить, – страшно закричал он, ворочая глазами, – дно из нас хотят вышибить… Чего будем жрать?.. Чего будем сеять?..
Солдаток голоса:
– Жеребца мукой кормишь!
– Первый дилектор спекуляции…
– Зачем свиней пшеницей воспитываешь?
– Не кормлю! Кто видал? Докажи!.. Мужик ниоткуда ни одной крошки не получает, отними у него остатный хлеб, без хлеба мужик – червяк, в пыли поворотится, поворошится и засохнет…
– Размочим, – гукнул, как из бочки, сапожник Пендяка.
– …засохнет! И вы в городе долго не продышите, передохнете, как тараканы морёны. Все на мужичьей шее сидите… Передохнете, и тору от вас не останется…
– Правильно!
– Неправильно!
– Так, Панфилыч, по козырю!
– Верно слово!
– Долой… Долой…
Ванякин вскочил с места:
– Граждане, не могу я этой контрреволюции спокойно переносить… И чего у вас этакий Черт Иваныч в председателях ходит?.. Позор, граждане… На его провокацию о семенном хлебе дам я чистосердечное разъяснение: останутся семена – посеете, не останутся – будьте покойны, власть выдаст, власть, она, товарищи…
– Вот это гоже, – завопил Сазонт Внуков, – жену отдай дяде, а сам иди…
– Благодарим покорно!
– Тише, граждане!
Над Нами Кверх Ногами, сбычившись и зажмурив глаза, тряс нечесаной головой:
– До-ло-о-о-о-о-о-ой…
Заорали, заругались…
И орали и ругались, выходя только за порог до ветру, двое суток.
Все село под окнами слушало.
Выплыло на свет много такого, от чего сам Ванякин ахнул.
Из скупых рассказов татарских и чувашских делегатов удалось уяснить, что главную тяготу разверстки волисполком переложил на глухие деревушки, откуда уже было вывезено по двадцати пяти вместо шестнадцати пудов с тридцатки; там давно люди ели дубовую кору и глину, скотины оставалось по голове на пять дворов, да и та от бескормицы подвешивалась на веревки и дохла.
