Когда я протянул ему блюдце с камушками, он, как ребенок, начал их перебирать и разглядывать на свет.
– Сергий Аникитович, и как же такая напасть получается. Смотри, твердые какие, и не сломать.
– Владыко, такая болезнь у всякого может случиться. Камни могут ведь и в почках быть. А чаще всего они получаются по каким-то причинам, из-за еды или из-за питья, пузырь желчный воспаляется – и вначале появляется там крупинка мелкая, и постепенно на ней все больше твердого тела откладывается, и возникают камни такие. Вот когда ты, отец Антоний, к себе поедешь, я подробно распишу, какие травы пить и пищу какую вкушать.
Митрополит положил мне на колено свою исхудавшую руку.
– Погоди, Сергий, я хочу сказать тебе кое-что. Когда ты мне сказал про болезнь мою, я решил, что Господь такое испытание дает, и, вверяясь тебе, думал, что, если дела твои от дьявола, не жить мне вовсе. А сейчас я вижу ясно, как в день погожий, правду люди говорят: лежит на тебе божья благодать, недаром ты имя такое носишь. И значит, все, что ты делаешь, по воле Господа нашего, и где нам, смертным, с нею спорить. Посему не будет у меня к тебе претензий никаких больше. Вижу я, как после того, как ты царским лекарем стал, великий государь здоровьем лучше сделался, все об этом говорят. Но и врагов ты этим приобрел себе немало. Если я, бог даст, поправлюсь, приезжай ко мне, длинный разговор у нас с тобой будет. А сейчас я пока не могу ничего говорить, устал я. – И он взглядом показал на развесивших уши монахов.
За эти дни я не имел возможности даже посмотреть, что делается у Кузьмы. Когда же наконец нашел время и пришел в мастерские, он со смущенным видом достал с полки какую-то медную штукенцию и протянул мне. Только я хотел спросить, что же это такое, как понял, что это – зажигалка.
Да, эта зажигалка нисколько не напоминала моих изящных рисунков. Грубо спаянная емкость для бензина с торчавшим фитильком и приделанная к ней конструкция с большим колесиком с видневшимся под ним кусочком обточенного квадратом кремня.
Кузьма извиняющимся тоном сказал:
– Сергий Аникитович, все перепробовали, парень аж руки о кресало стер, ничто, кроме кремня, не искрит. Вот и сделал я кремень поменьше.
Он ловко крутанул большим пальцем колесо, и из-под него брызнула целая куча искр, и фитиль загорелся синеватым пламенем.
– Не знаю, – продолжил он извиняющимся голосом, – нужна ли будет кому такая забава. Ведь ежели куда ехать, надо и бутылку с вашим бензином везти.
– Ну и совсем необязательно, – возразил я, – вон у тебя емкость какая большая, быстрее кремень сотрется, чем бензин кончится. И смотри, ты в дождь попробуй в поле костер разжечь – трут сухой где найдешь? А такой зажигалкой запросто. Так что давай сделайте дюжину, я для начала подарю несколько, а там посмотрим, будут брать – будем и делать. Вот только нужно кое-что доработать, чтобы огонь ветром не задувало, да и крышка нужна к ней, я тебе ее сейчас нарисую.
– Погоди, Сергий Аникитович, – остановил меня Кузьма, – вот посмотри, – и он достал с полки микроскоп, который пылился там уже почти все лето. – Сделал я наконец все. Теперь принимай работу.
Я смотрел на бронзовый микроскоп и даже не знал, что сказать. Быстро схватив предметное стеклышко из коробки, где они лежали уже пару месяцев, я капнул на него воды и положил на столик над конденсором, повернул зеркальце, чтобы оно направляло солнечный свет на препарат, и приник к окуляру, движение винтом – и вскоре увидел мелькание простейших в толще водной глади.
Да, это был уже микроскоп.
Кузьма с пониманием следил за моими движениями.
– Ежели бы ты, Сергий Аникитович, знал, сколько я с этими линзами мучился. Они же крохотные совсем должны быть. Их в руках не удержать. Хорошо, что можно самому теперь через стекла смотреть. И спиртовки теперь у меня разные имеются. Но все равно на десяток испорченных линз только одна хорошая получается, а то и меньше. Пока придумал, как их в окулярах закреплять, тоже много поломал… Но теперь я уже больше знаю, и если второй микроскоп делать, то быстрее получится. И стекло сейчас у Дельторова лучше стало. Он ведь мне совсем по-другому теперь его варит.
Итак, что я имею? А имею я мастера, который сам еще не знает себе цены. Зато некоторые личности цену ему прекрасно понимают. Придется, пожалуй, и его отправлять в Заречье, под охрану стрельцов. А то в один прекрасный день пойдет он на торг или еще куда – и исчезнет.
– Кузьма, а из подмастерьев есть ли, кто науку эту постигает?
– Да есть парочка, интересно им все это дело.
– Тогда слушай внимательно. С сего дня все мастерские передаешь на Матвея. А ты с подмастерьями занимаешься только линзами. Сам учись и их учи. Ты начал грамоту изучать – вот пусть и они с тобой вместе и грамоту, и цифирь учат. Что не будешь в начальниках, не переживай, жалованье вдвойне тебе с этого дня пойдет. Твое дело теперь измысливать, как лучше подзорные трубы делать и микроскопы. Только придется тебе теперь с подворья если куда идти, то без охраны ни шагу, Кошкарова я предупрежу.
Парень жалобно посмотрел на меня:
– Сергий Аникитович, такое дело у меня, тут в посаде девица на примете есть. Так как же быть, мне туда тоже с охраной ходить?
– А кто она, твоя девица?
– Да дочка же наставника моего, из-за чего и уйти мне тогда пришлось. Отец-то все ее метил повыше пристроить.
– Так что же молчал, дурья голова? Давно бы сказал, уже бы высватали тебе девицу! Так что не горюй, завтра сватов зашлем и посмотрим, смогут ли нашим сватам от ворот поворот дать.
Оставив обнадеженного Кузьму, я вернулся к митрополиту. Тот, лежа в кровати, уже активно руководил толпой монахов, собравшихся вокруг него.
Увидев меня, он решительно сказал:
– Все, Щепотнев, сейчас за мной возок прибудет, и поеду я к себе. Дел у меня много, недосуг в кровати вылеживать. А ты – когда там говорил надо швы снимать, через десять дней? Вот через седмицу и приезжай, есть нам о чем поговорить. От меня передай благодарность великую Иоанну Васильевичу, что тебя прислал, а когда его увижу, самолично поблагодарю.
Когда Антония под руки выводили и укладывали в возок, вокруг собрались все присутствующие, а за воротами волновалось людское море. Уже вся Москва знала, что митрополит болен был смертельно и что царский лекарь болезнь от него отвел.
Антоний благословил всех – и возок выехал в открытые ворота, где по мере его проезда все ожидающие падали на колени и крестились.
Когда я, провожая возок, ненароком вышел за ворота, стоявшие там, увидев меня, вновь попадали на колени. Не зная, как реагировать на такое, я быстро смылся к себе на подворье.
Да уж, вылечил я митрополита на свою голову. И до этого меня уже чуть не вся Москва знала, а теперь и подавно, хоть на улицу не выходи.
Дав распоряжение конюху приготовить для меня коня, я пошел собираться для поездки в Кремль. И все равно, когда с охраной выехал на рысях из ворот, почти до самого Кремля нас сопровождал гул голосов.
