Выдержав паузу, Лида сухо представилась:
— Майор Овечкина Лидия Сергеевна. Теперь я занимаюсь убийством гражданина Маслова.
— А что же капитан Гусев? Случилось что, или не оправдал?
— Вообще-то это не Ваше дело, гражданин Арефьев. Но для сведения могу сообщить: руководство не довольно медленным раскрытием данного преступления, к тому же Ваши жалобы…
— Да вы держите меня здесь совершенно незаконно! Нет никаких оснований для продления пребывания под стражей — мне ли не знать! Адвокат собирается поднять такой кипеж — мало не покажется! Но, наверно, я зря разорался: Вы ведь пришли меня освободить?
— Увы, нет. Пока — только познакомиться.
— Для знакомства есть другое время. Отказываюсь с Вами разговаривать, майор, и требую отвести меня в камеру. Я свои права знаю!
— А я и не заставляю Вас разговаривать, коли не хотите. А вот выслушать, рекомендую. Тем более что только от Вас зависит, продолжим мы потом разговор, или нет.
Арефьев насторожил уши и снова нервно провел языком по губам.
— Хочу обратить Ваше внимание на три тезиса. Первый: лично я глубоко убеждена в Вашей виновности и целесообразности содержания Вас под стражей. Второй: от меня одной практически, — она выделила это слово интонационно, — зависит продолжение Вашего пребывания здесь, поскольку я принимаю решение о его необходимости и от моего умения убеждать зависит решение и следователя, и прокурора. Наконец, третий: в первую очередь со мною они будут советоваться, когда Ваш адвокат настрочит очередную жалобу. Все это Вам понятно?
Свои тезисы Овечкина излагала ледяным безжизненным тоном, сверля своего визави не предвещавшим ничего хорошего взглядом. Кое-чего она добилась: наглости в нем ощутимо поубавилось, но упрямо выдвинутся вперед челюсть показывала, что пока не найдены прямые улики, он твердо намерен играть роль невинной жертвы милицейско-прокурорского произвола.
— Теперь, перед тем, как Вы примете решение остаться здесь еще ненадолго или вернуться в камеру, я должна сказать, что мое руководство просило меня, принимая дела, еще раз подумать о мере пресечения и завтра доложить свои соображения.
Завершив этот образчик милицейского красноречия, майор приложила палец к губам, затем раскрытой ладошкой левой руки сделала жест, означающий "подожди минутку" и предложила вниманию выпучившего глаза Арефьева лист бумаги, на котором было выведено "$ 15000". У того отвалилась челюсть. Когда в маленьких глазка экс-замдиректора засветилось понимание, Лида еще раз приложила палец к губам. В ответ на ее последний жест, Арефьев небрежно махнул рукой: мол, про эти штучки я знаю побольше твоего". Вообще в нем произошла разительная перемена: спина выпрямилась, морда — с тюремных-то харчей! — залоснилась, а на Овечкину он начал смотреть если не начальственно, то, самое малое, как на ровню.
— Для хорошего разговора, гражданин майор, времени никогда не жалко! Вижу я, что хотя человек Вы и жесткий, но, судя по всему, справедливый. А с такими побеседовать — одно удовольствие! — Произнося последние слова, Арефьев поднял вверх руку с пятью растопыренными пальцами.
— Для хорошего разговора, Игорь Игоревич, требуется взаимопонимание, — наставительно сказала Лида, и исправила на своем "транспаранте" тройку на пятерку. — Я надеюсь, что мы его достигнем.
— Мне бы очень этого хотелось, уважаемая, но ведь бесконечно продолжать срок моего пребывания под стражей невозможно! — с этими словами Арефьев показал Овечкиной семь пальцев.
— Это правда, — согласилась она. — Но возможно ведь и такое: Вы пробудете на свободе пару деньков, а затем я снова возьму Вас под стражу по вновь открывшимся обстоятельствам. Не беспокойтесь, я их нарою, а если не нарою, то… они образуются сами, и поэтому прошу к себе уважительного отношения.
Майор сидела перед этим воплощением коррупции (формулировка причины увольнения из ОМОНа за "злоупотребление служебным положением и утрату доверия" была предельно прозрачной) и, показывая ему десять пальцев, чувствовала себя участницей дурного спектакля.
В ответ на это заявление экс-майор ОМОНа устроил целое мимическое представление: глубоко вздохнул, широко развел руками, потом отчаянно махнул одной из них — дескать, ладно! — и в заключение в знак согласия повторил жест Овечкиной.
— Я правильно поняла, Вы готовы договариваться?
— Да. Когда ждать от Вас новостей?
— Надеюсь, в пятницу, после полудня. Вас это устраивает?
— Вполне. Я свяжусь со своим адвокатом, и попрошу его с необходимыми материалами под рукой встретиться с Вами.
— Ну, технические детали мы обсудим. Если завтра до полудня я не получу никаких вестей, буду считать, что мы друг друга, к сожалению, не поняли. До свидания!
Лида вызвала конвоира и перевела дыхание. Напоследок ее нервы выдержали еще одно испытание: уже находясь на пороге, Арефьев неожиданно обернулся и, тайком от мрачного прапорщика внутренних войск, послал ей воздушный поцелуй. Это было уже слишком!
Следующим привели Геннадия Наумова, гражданского, если можно так выразиться, вдовца артистки Перминовой. Он оказался рослым спортивным парнем. Черные как смоль волосы и синие глаза делали его весьма привлекательным, но впечатление от мужественного лица с правильными чертами портила нервная судорога, изредка кривившая нижнюю губу. Такой психанет, и натворит что угодно, подумала майор, но многим женщинам этот тип мужчин нравится: их привлекают красота и бесшабашная смелость.
Усевшись, Наумов выжидающе смотрел на незнакомого человека, не проявляя ни малейшего желания заговорить первым.
— Здравствуйте, Геннадий Иванович!
— Добрый вечер! — ответил тот хрипловатым голосом, напоминающим по тембру то, что американские джазмены величают "виски-баритоном".
Услышав его, Овечкина поняла, что Наумов предъявил сейчас свой последний и самый действенный аргумент в борьбе за дамские сердца. Да они просто стадами за ним ходят, почему-то с возмущением решила она. (Лида предпочитала выбирать сама, и не любила представителей братского пола, которые, пусть даже пассивно, пытаются на этот процесс повлиять). Внезапно ожесточившись, она строго представилась:
— Майор Овечкина Лидия Сергеевна. С сегодняшнего дня я по линии розыска работаю по убийству Перминовой вместо капитана Гусева. Передо мной поставлена задача ускорить работу. Приступая к ней, я должна оценить целесообразность Вашего содержания под стражей. Это понятно?
— Понятно, гражданин майор. Задавайте свои вопросы.
— Скажите, Геннадий Иванович, это Вы убили Аллу?
Овечкина никогда бы не смогла объяснить, почему задала этот вопрос. Наумов откинулся назад, как от хорошего удара по лицу и упал бы на спину, если бы сидел на табурете, а не на привинченном к полу стуле. Он буквально месил руками свое побледневшее лицо, чтобы прогнать с него судорогу.
— Я бы никогда не смог… убить ее сам. — Было заметно, что он прилагает чудовищные усилия, чтобы овладеть собой. — Все обвинение построено на чудовищном предположении, что любой любящий и ревнующий мужчина может убить свою… жену.
