Пианист прошипел что-то негодующее, но тут раздался тихий
голос Никиты.
– Всех убивать я не стану, – промолвил он, –
а вот тебя, кисейная барышня, девчонка глупая, не пощажу! – И он начал
стаскивать рукавицы.
Леди Эстер сдавленно вскрикнула: решила небось, что Никита
обнажает руки, дабы удобнее было вытащить какой-нибудь револьвер или вовсе
булатный ножичек – да прикончить меня тут же, не сходя с места. Но я мало что
соображала и даже испугаться не смогла. Только отчего-то вдруг меня задело его
обращение – видимо, остатки моей гордости, уже подавленные любовью, в последний
раз затрепыхались, прежде чем окончательно простереться ниц перед ним.
– Как вы смеете говорить мне «ты»?! – возмущенно
раскудахталась я. – Немедленно извинитесь!
– Неужели? – издевательски произнес он. –
Немедленно?! А вот этого немедленно не хочешь? – И он, сдвинув с моего
лица капюшон, сильно шлепнул меня по одной щеке, а потом и по другой. В голове
аж звон пошел! – Вот тебе мои извинения! Устала она, видите ли! А ну,
пошла, коли жить хочешь!
Он вздернул меня со льда и толкнул, сильно поддав ногой под
зад… Господи, да я б убила его в ту минуту, кабы могла остановиться на льду, по
которому так и поехали от этого толчка мои знаменитые тройные подошвы!
К счастью, мне было задано верное направление. Я бежала и
бежала, скользила и скользила, то взмахивая руками, чтобы удержать равновесие,
то размазывая по щекам злые слезы. И силы откуда-то взялись, и конца им,
казалось, не было, так что еще минут тридцать я в каком-то неистовстве неслась,
волоча за собой всю группу, не хуже того уже упомянутого мною пса со связкой
сосисок, и слезы мои вполне высохли, и я вдруг заметила, что на льду стало
как-то светло. Поглядела в небо – оно оказалось уже не мутно-черным, а
мутно-серым.
Светало! Светало, а мы еще были на льду! И в эту самую
минуту Никита что-то сдавленно крикнул сзади, но я не поняла, что именно:
замерев, во все глаза смотрела, как медленно сдвигается край тумана (словно
театральный занавес!) и на обрыве возникает почти сказочная, невероятная
декорация: сосна на самом краю, за ней густой частокол соснового же леса, а на
его фоне – желтая, будто янтарная, какая-то очень нарядная избушка.
– Слава богу, – раздался близко голос Никиты. Я
покосилась – оказывается, он уже стоял рядом со мной, сбросив с себя
веревку. – Слава богу, мы вышли удачно и при этом удивительно точно: на
жилище моего человека. Я почему вас так гнал и хотел непременно добраться до
финского берега в темноте? Далеко не все пограничники к нам доброжелательны,
некоторые не верят, что к ним являются беглецы, видят в них только шпионов
большевистской власти и расстреливают несчастных в упор, прямо на льду, не
давая даже к берегу подойти и слова в свое оправдание молвить. Но это еще что!
Вот если бы мы вышли на эстонцев, которых здесь тоже немало… Они бы нас не
просто пристрелили, они бы нас нарочно в банях паром удушили! Очень злобный
народ.
Мне показалось, что этим объяснением он как бы извиняется
передо мной за свою вынужденную грубость… впрочем, никакой вины я за ним уже не
помнила: ведь меня в те минуты только изрядная встряска могла привести в себя.
В хорошенькой избушке жили безногий финн с женой, которым
платил Никита. По-русски они не понимали, зато хорошо знали, что делать в
случае внезапного появления своего патрона со спутниками: все вокруг нас
завертелось очень быстро. Буквально через час (мы в это время напились горячего
чаю и стали уж задремывать) за нами приехали военные на санях и повезли за
десять километров в Териоки. Там нас споро допросили (могу себе представить вразумительность
наших тогдашних полусонных, нет, полуживых ответов!), снова погрузили в сани –
и уже к полудню мы были в просторной даче на берегу моря близ Териоки: там был
устроен карантин, и там нам предстояло пробыть какое-то время до проверки нас
всех и до прихода нужных документов: паспортов Лиги Наций и финских или
французских виз, кому что было нужно.
Франция, Париж
Наши дни
– Наемный убийца? Что, он так и представился – tueur а
gages, killer? Ну и наглец! Ну и наглец…
В голосе Бертрана Баре звучало негодование, однако его
зеленые глаза смеялись.
– Вы его знаете? – оживилась Алёна.
Бертран пожал плечами:
– Так, слышал…
– Я тоже слышал, – вмешался Морис. – Правда,
как об адвокате, а не о ком-то другом. Один из моих знакомых антикваров однажды
пользовался его услугами. И очень хвалил, представьте – за въедливость, за
смелость, за красноречие. Но об умении стрелять в цель речи не шло: по-моему,
это какая-то шутка, причем весьма дурного тона.
– В каждой шутке есть доля шутки, как любит говорить
моя жена, – сказал Бертран. – Уверяю тебя, что этот парень бьет без
промаха! Хотя, насколько мне известно, огнестрельным оружием он не пользуется.
Предпочитает другие средства…
– Нет, погодите, – нахмурилась Алёна. – Он
что, в самом деле – киллер… то есть киллёр? – повторила она на манер
Бертрана. – И вы так спокойно об этом говорите?! Я что, в Чикаго времен
Аль Капоне или все-таки в столице цивилизованного мира?
– Вы не в Чикаго, моя дорогая, – хихикнула
Марина. – Однако не забывайте о профессии моего бо фрэра. То, что для вас
возможно лишь на страницах ваших детективов, для него – ежедневная реальность.
