Похоже, я попал в цель. На мгновение его лицо искажает страдальческая гримаса.
— Александр это знал, — продолжаю я. — Симмах это знал. Но они были не единственными. Это знает и кто-то еще и готов дать показания.
— Ты понятия не имеешь, о чем ты говоришь.
— Неужели?
Видно, что он колеблется. Затем в его глазах вспыхивает недобрый огонек.
— Пойдем со мной.
Очередь к гробу Константина ничуть не стала короче. Мы проталкиваемся сквозь толпу и, пройдя по улице, сворачиваем в сады рядом с ипподромом. У нас над головой последние лучи солнца отражаются от бронзовой квадриги, венчающей его северный конец. Астерий бросает в мою сторону хитрый взгляд.
— Гонения меня никогда особенно не волновали. В отличие от Евсевия. Но Евсевий склонен к панике. Именно поэтому они и подобрались к нему.
— Подобрались к нему?
— В тюрьме.
Своей честностью он сразил меня наповал.
— Так это правда?
— То, что Евсевий выдал семью христиан, а я взял на себя вину, чтобы выгородить его? — Астерий пожимает плечами, как будто только что сказанное им ему безразлично. — Александр никогда бы ничего не доказал. Дряхлый епископ, который полагается на показания бывшего гонителя? Этим бы он лишь подорвал последнее доверие к себе. Как ты себе это представляешь? Что он пришел бы на епископские выборы на пару с Симмахом? Да Евсевий одержал бы победу без всяких выборов!
Последние несколько месяцев я как будто провел в гробу. Откровенность Астерия подобна буре, срывающей крышку с моего добровольного затворничества. Меня охватывает опасное возбуждение.
— Но ведь Евсевий все равно убил Александра. А затем Симмаха, который мог бы подтвердить его слова.
Астерий бросает на меня презрительный взгляд.
— Ты хочешь знать, почему мы убили Симмаха? Что ж, я скажу тебе. За неделю до своей смерти Симмах дважды наведывался во дворец. Хотел поговорить с Августом, а когда получил отказ, то начал странно себя вести. Говорил такие вещи, какие было бы куда разумнее оставить при себе.
— Про Евсевия? — Впрочем, я сам знаю, что это не так. — Или что ему известна правда про смерть Криспа?
— Я бы не стал произносить это имя вслух. — Астерий даже покосился по сторонам. Между деревьями, негромко переговариваясь между собой, люди прохаживались целыми семействами. — Пусть Константин теперь лишь восковая фигура, но его сыновьям, как когда-то и ему самому, вряд ли захочется, чтобы им напоминали об этом.
Астерий останавливается у пьедестала знаменитого олимпийского возницы Скорпа. Тот стоит, широко расставив ноги, с плеча свисает кнут. Астерий поворачивается ко мне. Глаза его сверкают злорадным огнем.
— В ящичке, что принадлежал Александру, Симмах обнаружил нечто такое, что на протяжении десятка лет было спрятано с глаз подальше. Нечто такое, чего не знал даже сам Август.
Он явно ждет, что я попадусь на его крючок. Сил сопротивляться у меня нет.
— И что же это такое?
— Ты ведь знаешь, что случилось с Криспом? — он якобы сочувственно кладет мне на плечо культю. От его прикосновения меня передергивает. — Ну, конечно же, знаешь. А потом бедная Фауста в бане. Тебе когда-нибудь приходило в голову, пока на твоих глазах уничтожалось императорское семейство, зачем она это сделала?
Мне становится трудно дышать, как будто грудь мне сжимает железный обруч.
— Она хотела, чтобы трон унаследовали ее сыновья, — говорю я.
— Разумеется, но кто вложил ей в голову эту идею? Кто помог ей подделать документы? Кто нашел христиан среди ее телохранителей, которые были готовы подтвердить, что они участники заговора Криспа, и даже принять ради этого мученическую смерть?
— Кто? — спрашиваю я сдавленным шепотом.
Наверно, потому, что руки у него обрублены, Астерий имеет дурную привычку стоять гораздо ближе к собеседнику, чем это было бы приятно. Я едва ли не кожей ощущаю клокочущий в нем гнев. Голова его закинута назад, как у птицы. Он ждет, когда я догадаюсь сам.
— Ты?
По его лицу расплывается омерзительная улыбка.
— Крисп терпеть не мог Евсевия. Через три месяца после Никейского собора Крисп добился, чтобы Евсевия сослали в Трир. Мы знали, что пока Крисп жив, ему оттуда никогда не вернуться. А если Константин выполнит обещание и сделает Криспа Августом, то Евсевию прозябать в Трире до конца его дней.
— Мы?
— Евсевий и я. Главным образом я. Потому что Евсевий был уже за тысячу миль отсюда. Зато у меня во дворце имелся союзник.
Фауста? Вряд ли. Из того, что он только что сказал мне, это должен быть кто-то другой.
И тут до меня доходит. Я вспоминаю носилки, покидающие церковную службу Евсевия. Гордые павлины, вышитые на пурпурных занавесках. Евсевий выдающийся человек, и его ждет блестящее будущее. Затем я вспоминаю потеки пудры на морщинистом лице, седые волосы, поблескивающие на золотом гребне. Ты знал, что Август когда-то хотел сделать меня твоей женой?
— Сестра Константина, Констанциана.
Улыбка делается еще шире. Он упивается моей растерянностью.
— Она всегда была образцовой христианкой, в отличие от брата. И она изо всех сил пыталась любить Константина. Возможно, она простила ему убийство ее мужа Лициния, но убийство сына — никогда! Это было выше ее сил. Ей требовалось отмщение: супруг за супруга, ребенок за ребенка.
— И ты ее в этом поддерживал?
— Ее духовником был Евсевий. Ее верным советчиком. Когда Крисп добился его ссылки, Констанциана обратилась ко мне. И я понял, как вместе мы можем добиться наших целей.
— Мне казалось, ваш бог проповедует мир и милосердие.
— Порой, чтобы выполнить волю Господа, мы вынуждены идти на страшные вещи.
С какой легкостью он, однако, находит всему оправдание! Впрочем, за его словами чувствуется боль, глубокая, до самой кости, рана. Руки трясутся в пустых рукавах. На какой-то миг меня посещает — нет, даже не мысль, а скорее чувство, — что он заслуживает сострадания за все те мучения, что выпали на его долю. Но только не за то, что он сделал.
— Ты убил Криспа, чтобы вернуть из ссылки Евсевия?
— Это ты убил Криспа, — возражает он. — Ты и Константин. Я лишь… — он поднимает руки, чтобы стали видны культи, — потянул кое за какие ниточки.
— Почему ты мне это рассказываешь?
— Чтобы ты знал. Это твоя собственная история, но ты никогда ее не знал.
Мне понятно, почему он привел меня в столь многолюдное место. Будь мы одни, я бы точно его убил.
— А если я разоблачу тебя?
— Какая разница? Сыновья Фаусты только что унаследовали империю. Если ты обратишься к ним, неужели ты полагаешь, что они накажут тех, кто помог им взойти на трон? — Астерий наклонил голову, как будто его только что посетила идея. — Если они захотят справедливости, то всегда могут казнить того, кто убил их брата.
