Я до сих пор помню тень огромной ротонды над старыми могильными плитами, лязг замка и топот наших ног по ступенькам, что вели в подземелье. Помню лампы, что, подобно глазам, взирали за нами со стен, длинные тени, которые они отбрасывали в бесконечные тоннели. Помню глухой удар, когда мы захлопнули крышку саркофага в самой глубокой, самой дальней части катакомб. Помню эхо, которое разнеслось по тесной камере, как с потолка посыпались пыль и песок, и приступ ужаса, при мысли, что я могу быть похороненным заживо вместе с тем, кого я убил. Помню слезы, что катились по моему лицу, когда я, поцеловав крышку саркофага, прошептал слова прощания.
— Зачем ты мне все это рассказываешь? — спрашиваю я сдавленным голосом. Воспоминания вот-вот задушат меня.
— Затем, чтобы ты меня понял.
В темноте вспыхивает огонь. Это один из тех, кто стоит рядом со мной, поднес к лампе светлячка. На какой-то миг я ослеплен. Но по мере того, как мои глаза привыкают к свету, я начинаю различать кирпичные своды над моей головой и кружок людей вокруг меня. Чуть дальше, позади них, как будто устыдившись чего-то, виднеется лицо, которое на протяжении десятка лет обитало в моих кошмарах.
Я смотрю и не верю собственным глазам. Мое сердце вот-вот разорвется от волнения. Нет, не может быть — передо мной тот, кто давно мертв.
Рим, наши дни
Эбби никогда не страдала клаустрофобией, но это подземелье! Она даже поежилась, думая лишь о том, что спускается в царство мертвых. Подземный ход был таким узким, что иногда Эбби плечами задевала стены — желтовато-серый камень, который все еще сохранил на себе следы зубил. Она попыталась представить копателей, вручную роющих катакомбы, одних, в темноте, без света и воздуха. Как только им удавалось остаться в живых?
Доктор Люсетти приложил к стене ладонь.
— Вы знаете, что это за камень? Это так называемый туф. Он мягкий, и в нем легко прорубать ходы, но при соприкосновении с воздухом он становится твердым как бетон. Вот почему катакомбы было так легко рыть, и почему они так хорошо сохранились до наших дней.
Стены не были сплошными. От пола до потолка, на небольшом расстоянии друг от друга, в них были вырыты ниши. Некоторые были открыты, другие — огорожены кусками черепицы или мрамора. Своего рода огромный подземный стеллаж.
— Это кубикулы, — пояснил Люсетти. — В них хоронили мертвецов. — Он указал фонариком на мраморную плиту, украшенную довольно грубо высеченной христограммой. — Они помечали захоронения, чтобы знать, где потом искать своих родственников.
Его слова навели Эбби на одну мысль.
— Скажите, а вы знаете такой знак, как ставрограмма?
— Разумеется.
— А здесь они тоже встречаются?
Люсетти нахмурился.
— Эти катакомбы запечатаны вот уже много лет. Я сам давно забыл, когда был здесь в последний раз. Могу сказать лишь одно: большая часть плит с надписями давно разворована.
Первые несколько сот метров путь им освещали электрические лампочки. Но затем они закончились. Единственным источником света теперь служили головные фонарики — четыре узких луча, скользивших из стороны в сторону, по мере того, как они сами углублялись в подземелье.
— А как они вообще находили здесь дорогу? — спросил Марк. Эбби решила, что он задал этот вопрос лишь затем, чтобы услышать человеческий голос.
Люсетти скользнул фонариком по стене. Луч высветил небольшую нишу на уровне талии.
— Это полка для масляной лампы. По мере углубления в катакомбы мы будем постоянно натыкаться на них. В римские времена таких ламп здесь горели сотни, если не тысячи.
Они зашагали дальше, мимо бесчисленных рядов кубикул. Метров через двадцать тоннель расходился в трех направлениях. Здесь они остановились.
— И куда теперь? — спросил Барри.
— Никакого Драговича и его прихвостней здесь не видно. — Марк огляделся по сторонам, и его головной фонарик прочертил по стенам дугу. — Если даже он и появится здесь, то пока его нет. Думаю, нам стоит вернуться наверх и установить наблюдение.
Ага, дружок, видать, ты тоже дрейфишь, ехидно подумала Эбби. Неужели катакомбы и впрямь пробуждают в людях первобытный ужас? Или же это просто нежелание живых находиться в окружении мертвых костей? Только без паники, приказала себе Эбби, это просто подземные ходы, в них не обитает никакого зла. На стене луч ее фонарика высветил небольшой кусок мрамора, закрывающий собой кубикулу. IN РАСЕ — гласила надпись на мраморе. Даже Эбби знала, что это значит: «с миром». Рядом с надписью была христограмма, а чуть выше довольно грубо высеченный голубь с оливковой ветвью в клюве.
Мир и надежда. На какой-то миг похороненные здесь люди как будто ожили, и ей стали понятны все их надежды и чаяния. Подземелье больше не пугало. Наоборот, теперь у нее как будто появились спутники и проводники.
И Эбби зашагала дальше, а с ней двигался вперед и луч ее фонарика. Внезапно он высветил нечто такое, что скользнуло мимо ее сознания. Какая-то тень, рисунок, словно мотылек, на мгновенье возникший в крошечном пятнышке света. Эбби медленно обернулась, пытаясь понять, что это было.
Ага, вот оно! Линии были тонкие, прочерченные неглубоко и с легким наклоном. Если на них посветить снизу, они почти не оставят тени. Эбби заметила их лишь потому, что луч ее головного фонарика упал на них сверху. И все равно, чтобы их рассмотреть, ей пришлось слегка наклонить голову, чтобы луч падал под углом. Стоило направить его прямо, как линии пропадали. Этот знак правил ее жизнью вот уже два месяца, с того самого момента, когда в Приштине Майкл подарил ей коробочку с ожерельем. Ставрограмма. Начертана над входом в левый тоннель. Этот знак как будто приглашал туда войти. Эбби протиснулась мимо Люсетти и зашагала по подземному ходу.
— Эй, вы куда? — едва ли не обиженно крикнул ей в спину Марк, но Эбби не обратила на него внимания. Через десять метров тоннель упирался в другой, проходивший перпендикулярно ему. Эбби посмотрела сначала направо, потом налево, и верно! Над левым тоннелем был высечен тот же самый знак.
Спасенья знак, что освещает путь вперед.
Люсетти шагал впереди, Барри и Марк следом за ним. Эбби шла замыкающей. Иногда ей казалось, что она слышит позади себя шаги, но всякий раз, когда оборачивалась назад, луч фонарика высвечивал лишь бесконечные ряды ниш.
Ощущение было такое, будто они бродят в тумане, потеряв счет времени и расстояниям. Ряды кубикул иногда нарушали двери, которые открывались в небольшие камеры, где были похоронены представители именитых семейств. Темные проходы разветвлялись и пересекались, словно некая подземная паутина. И кто поручится, что ставрограмма не заставит их блуждать по замкнутому кругу в темноте бесконечного лабиринта?
Они спустились сначала по лестнице, затем по другой. Чем ниже оказывались, тем холоднее становилось. Земля под ногами была влажной и липкой, как мокрый песок. Потолок тоже сделался ниже и давил на них всей тяжестью внешнего мира. Эбби потеряла счет поворотам. Не будь ставрограмм, назад им отсюда никогда не выбраться.
