Эту проблему тоже придется как-то решать. Скорее всего, я сделаю обмотки из кусков ткани, оторванных от берберского одеяния. Правда, хватит их ненадолго, но все же с ними будет лучше. Иначе мне доведется топать чуть ли не босиком.
В таком случае от пяток места живого не останется, и мое продвижение замедлится еще сильнее. Есть риск, что я потеряю много времени и прибуду в Эль-Шадуф слишком поздно. То есть тогда, когда Лайд приступит к осуществлению своих наполеоновских планов. Я искренне хочу надеяться на то, что он за это время не сумеет найти специалистов, которые помогли бы ему разобраться с лабораторией и возможностью дальнейшего производства вакцины против лихорадки Эбола.
Тут я невольно вспоминаю своих коллег. Мне не дает покоя их загадочное исчезновение и туманные намеки главаря фундаменталистов. Если Лайд изначально имел план, нюансами которого поделился со мной, то убивать Карского и Христова было бы крайне нелогично.
Я возвращаюсь к этой теме, наверное, уже в сотый раз и опять склоняюсь к мысли о том, что мои коллеги, как и вдова берберского вождя, погибли из-за какой-то ошибки боевиков. В противном случае этот доморощенный наполеон просто идиот, не могущий просчитать свои же действия на несколько шагов вперед. Как он с таким вот интеллектом собирается покорять мир и строить новое общество, основанное на его собственном понимании религии и возможностей вакцины против вируса Эбола? Впрочем, недооценивать его тоже нельзя.
Мои мысли снова путаются. Но на этот раз не от жары, а от того, что я начинаю клевать носом. Меня клонит в сон. Сил на то, чтобы пройтись вокруг моего пристанища в поисках топлива для костра, у меня нет. Да я и не уверен, что смогу найти где-то поблизости верблюжий помет, не говоря уже о хворосте.
С другой стороны, разводить костер небезопасно. Он в два счета демаскирует меня. Пусть мне кажется, что в радиусе десяти километров нет ни одной живой души, кроме меня, но реальность может оказаться совершенно иной. Мне почему- то очень не хочется становиться маяком для кого бы то ни было.
Я уже знаю, что скорректирую режим своего продвижения. Ведь еще один день под палящим солнцем мне будет пережить не так-то и просто.
Вечером, незадолго до устройства на ночлег, я приметил на пути своего следования небольшую горную гряду. Вот она-то и должна стать для меня укрытием на весь следующий день до наступления вечерней прохлады. Если встать рано утром, то до нее можно добраться за пару часов, даже с учетом моего состояния.
Там я надеюсь отыскать более-менее удобное тенистое место, спокойно пересидеть дневную жару и продолжить пусть лишь вечером. Такая вот идея представляется мне вполне разумной.
Я режу женский наряд на лоскуты и наматываю их на все открытые участки тела. Теперь у меня только нос торчит из-под повязки.
Потом я устраиваюсь в сидячем положении на стыке двух камней, образующих некое подобие кресла. Укрываюсь жалкими остатками берберского костюма. Обожженные участки тела продолжают зудеть. Однако дрема довольно быстро сваливает меня.
33
Ранним утром я просыпаюсь от сильной рези в глазах и обнаруживаю, что повязка сползла с лица. Сначала я вообще не понимаю, что происходит. Думаю, что в глаза попал песок.
Однако дело заключается в другом. Резь возникла как реакция на свет. Я даже вскрикиваю от той неожиданной боли, которая овладевает моим телом. Ощущение не из приятных. Я стараюсь терпеть, хотя мне очень трудно держать себя в руках.
Меня терзают мрачные догадки. Я возвращаю повязку на место и решаю вновь осмотреть тело, пока солнце не поднялось слишком высоко. Я отворачиваюсь к камням и оглядываю руки, ноги, живот так, чтобы на них не дай бог не попали солнечные лучи.
От боли в глазах мне трудно напрягать зрение. Однако я это делаю и замечаю на разных частях тела то, насчет чего у меня буквально только что возникли подозрения и опасения. Это сыпь! Она повсюду, куда ни взглянешь!
Меня начинает душить истерический смех. Я хохочу, словно сумасшедший. Из глаз брызжут слезы. Мне больно, но ничего поделать с этим не могу.
Смех прекращается так же внезапно, как и начался. Я остаюсь на своем месте, осознавая, что обнаружил у себя признаки ранней стадии лихорадки Эбола.
Симптомы точь-в-точь такие, как тогда у Сани Вишневского и большинства людей, инфицированных в Эль-Башаре. Уж я-то в этом разбираюсь!
Правда, ставить диагнозы самому себе — дело не всегда благодарное. Можно и ошибиться. Я хочу, чтобы все это оказалось бредом. И резь в глазах, и эта чертова сыпь на теле.
Я пытаюсь сохранить самообладание. Сделать это оказывается не так просто, но я стараюсь. Мне хочется абстрагироваться от скоропалительного вывода и посмотреть на проблему под другим углом.
Да, у меня резь в глазах от света. Но она не обязательно вызвана заражением вирусом Эбола. Я совершил дневной переход по пустыне под нещадно палящим солнцем. Бог его знает, сколько раз мне доводилось отворачиваться от яркого дневного светила. Вполне вероятно, что оно повредило мне сетчатку. Именно по этой причине сейчас у меня наблюдаются такие симптомы.
А сыпь? Она может быть случайной. Раздражение от чего-нибудь. С учетом характера моего путешествия аллергеном может оказаться все, что угодно, от обильно выделявшегося пота до съеденной тушенки.
Я несколько раз прокручиваю в голове эти объяснения. Они кажутся мне лишь попыткой самоуспокоения. Но я готов принять их, словно плацебо. Так называется фальшивое лекарство, которое доктор дает пациенту под видом настоящего, и того излечивает вера в эффективность этого средства.
Правда, в отличие от такого вот больного человека я заранее знаю правду. Тем не менее стараюсь поверить в то, что мои теперешние симптомы никак не связаны с лихорадкой Эбола. Самовнушение в чистом виде и ничего больше.
Я решил верить в то, что меня все же не смогла одолеть эта чертова зараза, и готов воспрянуть духом. По крайней мере, этого оказывается достаточно для того, чтобы прекратить преждевременную панику.
Теперь я сосредоточиваюсь на своем плане и реализации его ближайших этапов. Пока солнце не успело подняться из-за горизонта, я должен отправиться к горной гряде, замеченной вчера вечером. Мне трудно предполагать, как быстро я сумею пройти это расстояние. Делаю несколько глотков воды.
Я заматываю тканью лицо так же плотно, как перед ночлегом, закрываю ею все лицо, но делаю это так, чтобы не играть в слепого кота. Я должен видеть, куда именно иду и что ждет меня впереди.
Как я и предполагал, моя дорога оказывается далеко не самой простой. Мне ежеминутно приходится прилагать массу усилий для того, чтобы ускориться. Это понятие в моем случае является весьма условным. То, что я сейчас вынужден называть быстрым шагом, в обыденной жизни именовалось бы совершенно иначе.
«Ты плетешься как старая кляча», — именно так оно могло бы называться.
