Невзирая на все ужасы последних дней, я уверен в правильности своих устремлений. Я стараюсь не потерять счет дней, помню, что через неделю в оазисе Эль-Башар должен приземлиться самолет с вакциной, персоналом и академиком Аркадием Карским.
Я говорю об этом своему коллеге. Йордан не меньше, чем я, впечатлен избиением заложника в соседней комнате. О побеге он даже не заикается, но на мои слова о заветном самолете реагирует с проблеском надежды в глазах.
— Да, Артем, — говорит болгарин, мечтательно глядя куда-то мимо меня. — Я не забыл о прибытии самолета в Эль-Башар. Не могу себе представить, как там все пройдет без предварительной подготовки. А ведь готовиться к встрече группы Карского следовало бы если не прямо сейчас, то в ближайшие дни. Нужно договориться с тамошней местной администрацией. Еще неизвестно, какая там обстановка и чью сторону в гражданской войне заняли местные власти.
— Полагаю, что в победе над эпидемией заинтересованы все стороны конфликта, — высказываюсь я и вижу, что коллега не вполне согласен со мной.
— Если бы это было так, то нас бы здесь сейчас не держали, — печально шепчет он и продолжает: — А в оазисе Эль-Башар, кроме всего прочего, нужно позаботиться о подготовке лагеря для проведения вакцинации. Да и взлетно-посадочную полосу осмотреть не мешало бы. Ты представляешь, сколько работы пришлось бы нам проделать, будь мы сейчас там?
— Представляю, — спокойно говорю я в ответ и тут же замечаю: — Но ведь нам не впервой сталкиваться с таким объемом работы. Так что…
Христов не дает мне договорить.
— Ты забываешь, что мы сейчас за решеткой и без ведома этих бородатых уродов не можем даже в уборную сходить, — с горечью произносит он, садясь на подобие топчана, устроенное возле стены.
Я подхожу к нему и пытаюсь повести наш разговор к вопросу о бегстве. Однако коллега даже и слышать меня не хочет. Хотя до этого мне казалось, что дух его не сломлен и Йордан все же согласится с моей мыслью о необходимости побега.
— Выбрось это из головы, — коротко бросает он.
Я вижу, что спорить с ним сейчас бессмысленно, но саму идею не оставляю, предполагаю, что в ближайшее время коллега может изменить свое мнение.
Мы не забываем о том, что фундаменталисты планируют обменять нас на тех военных из Хар- дуза, которые убили их «братьев и сестер» по дороге в аэропорт. Правда, нам неизвестно, насколько успешно проходят переговоры по этому поводу.
То, что они действительно ведутся, косвенно подтверждают реплики наших охранников, случайно долетающие до нас.
Этих слов крайне мало, чтобы представить целостную картину. Однако их вполне достаточно для того, чтобы понять главное — переговоры идут ни шатко ни валко, как это обычно и бывает на Востоке.
Для нас это означает лишь одно. Мы будем находиться здесь, сидеть взаперти до тех пор, пока в переговорах не наметится серьезный сдвиг. Любой, как положительный, так и отрицательный для наших похитителей.
Ожидание утомляет и изнуряет. Мне хочется верить, что нас не убьют при любом повороте переговоров.
— Мы слишком ценный товар, чтобы вот так запросто его уничтожить, — заявляет Христов по этому поводу.
На словах я соглашаюсь с ним, хотя подобной уверенности у меня нет.
Наши женщины выглядят совершенно деморализованными. Мы не можем им сказать ни одного обнадеживающего слова.
Другие наши соседи по темнице ведут себя тихо. Мы больше их не видим. На прогулку теперь они выходят только после нас, когда мы вновь оказываемся под замком. Если бы не факт их вывода на улицу и не кормежка, то можно было бы предположить, что заложников в соседней комнатушке больше нет. Настолько там тихо.
Йордан считает эту тишину последствием того инцидента, когда пленник попытался задать нам вопрос. Я же сильно сомневаюсь в этом, иногда прикладываю ухо к стене, разделяющей комнаты, и понимаю, что тишина относительна. Какие-то звуки оттуда все-таки доносятся. Весьма приглушенные, но все же.
Они усиливаются, пусть и незначительно, лишь тогда, когда наши охранники отходят к молитве. Сначала мне подумалось, что это просто случайное совпадение. Но я решил проверить, так ли это. Оказалось, что всякий раз, когда наши соглядатаи предавались молитве, звуки, доносящиеся из соседнего помещения, непременно усиливались.
Йордан скептически наблюдал за моими действиями, но не мешал мне. Он полагал, что я так вот компенсирую вынужденное безделье.
Где-то после полуночи мы просыпаемся от шума. Снаружи кто-то громко кричит по-арабски. До нас доносятся рев автомобильного двигателя и треск автоматных очередей. Спустя некоторое время охранники врываются в соседнюю комнату и на повышенных тонах что-то выспрашивают у заложников.
Двери нашей камеры тоже распахиваются. Боевики светят нам в лицо фонариками, затем обшаривают все помещение. Они не обнаруживают ничего подозрительного, уходят и захлопывают за собой дверь. Затем подобный досмотр происходит в комнате, где находятся наши коллеги-женщины.
Вскоре шум прекращается. Боевики покидают дом и дают нам возможность досмотреть наши тревожные сны.
Они поднимают нас с первыми лучами солнца и под дулами автоматов выгоняют на улицу. Туда, куда обычно выводили на прогулку. Но для моциона сейчас рановато. Не может быть сомнения в том, что все это как-то связано с недавними ночными событиями. Я уже догадываюсь, что именно произошло, но не могу ни с кем поделиться своими соображениями.
Нас выстраивают на площадке между тюрьмой и домом, где, вероятно, размещается нечто вроде караульного помещения. Боевиков вокруг больше, чем обычно. Пятнадцать, а то и все двадцать человек.
По центру площадки расхаживает высокий мужчина арабской внешности. Он явно чем-то недоволен и готов вот-вот выплеснуть свое отвратительное настроение на пленников.
Женщины замерли в тревожном ожидании. Йордан одновременно со мной заметил, что среди заложников из злосчастной соседней комнаты не хватает одного человека. Коллега едва заметно пожимает плечами. Я же лишний раз утверждаюсь в истинности своей догадки.
Проходит еще минута, и у караулки появляется пара боевиков. Они гонят перед собой избитого мужчину в разорванной и окровавленной одежде, тычут дулами автоматов ему в спину.
Долговязый тип тычет пальцем в приведенного мужчину и начинает громко объяснять ситуацию. Переводчик из числа боевиков едва справляется с тем, чтобы передать смысл сказанного на английском.
Я не понимаю, зачем он вообще здесь нужен, если все мы неплохо понимаем арабский язык. Видимо, командир боевиков хочет лишний раз подчеркнуть свою значимость. Впрочем, это мало касается сути происходящего.
Долговязый субъект говорит о том, что ночью один из пленников попытался совершить побег, но был остановлен охранниками. Каким способом заложник пробовал уйти, боевик не уточняет. Но при этом набрасывается на других пленников с претензией. Дескать, почему вы не рассказали охранникам о намерениях своего соотечественника? Пленники прячут головы в плечи и молчат, словно воды в рот набрали.
