Бромвич представил Пенелопу. Однако она выглядела иначе, чем сейчас: не в черном платье, покрытом перепачканным красками халатом – в его воображении на ней красовалась та же одежда, что и на свадебном балу.
Габриэль кивнул, и Пен убрала ладонь с его лица.
– Все танцевали, – неуверенно продолжил он. – Играла веселая музыка. Танцующие кружились, подпрыгивали… – Бромвич выдавил смешок.
– Опиши мне этих людей. – Голос Пенелопы прозвучал так, словно она держала одну из кистей во рту. – Женщин было столько же, сколько и мужчин? Каких цветов на них была одежда?
Габриэль мысленно проследовал в зал, держа за руку Пен. Картинки в его голове не переставали кружиться, но теперь с ним была Пенелопа, и царящий вокруг хаос больше его не смущал. И действительно, сердце его стало биться медленнее и дыхание выровнялось.
– Мужчины вдвое числом превосходили женщин. Множество офицеров были в военной форме. Я также вижу пехотинцев, одетых в красные мундиры и серые штаны. Стрелков в зеленом и португальских офицеров в голубом. Некоторые носили черные кивера. Дамы же были в платьях самых разнообразных цветов – белых, лазурных, желтых…
– Хорошо, – сказала Пенелопа, но из-за зажатой в зубах кисти слово прозвучало странно и смешно. – Ощущаешь ли ты какие-нибудь запахи?
– Ты и их собралась написать? – нахмурившись, спросил Габриэль.
– Этого я не могу. Просто сделай мне одолжение.
– Запах табачного дыма, – ненадолго задумавшись, ответил он. Здание хоть и имело сложную структуру, но все же в нем было достаточно свободного места и полно свежего воздуха. Однако народу внутри собралось слишком много. Иные офицеры курили снаружи, некоторые – по окраинам помещения, но все же запах дыма чувствовался во всем зале. – Но запах был очень слабым.
– Хм-м. – Пенелопа задумалась, и звук кисти, выводящей что-то на полотне, значительно ускорился и участился, словно она бегло набрасывала короткие линии в самых разных частях холста.
– Это все, что я помню, – сказал Габриэль, некоторое время послушав, как Пен рисует. – Можно посмотреть? – спросил он, чувствуя себя полным дураком, оттого что просто стоит с закрытыми глазами.
– Еще чуть-чуть.
Наконец Бромвич услышал щелкающий звук, говорящий о том, что Пенелопа положила кисти и палитру на стол. Ее маленькие руки обхватили его плечи, и она отвела его туда, где он, по ее мнению, должен сейчас стоять. Пен отпустила Габриэля, и он услышал ее удаляющиеся шаги.
– Теперь, когда ты откроешь глаза, я хочу, чтобы ты озвучил первое, что придет тебе в голову.
Габриэль кивнул.
– Отлично. Смотри.
Он открыл глаза. Еще задолго до того, как его глаза успели сфокусироваться, Бромвич втянул воздух и процедил сквозь зубы:
– Это поле боя.
Конечно, никакой битвы на холсте изображено не было.
– Цвета… – прошептал Габриэль, сделав глоток, словно стараясь смочить водой пересохшее горло.
Но на полотне было нечто большее. Он с удивлением созерцал изображенную на холсте картину. Пенелопа в совершенстве воспроизвела цвета, сочетание которых Габриэль видел на балу – и оно напомнило ему то страшное вечернее небо, которое он наблюдал во время одной из битв в Испании. Запах табачного дыма, пропитавший бальный зал, походил на запах поля битвы – запах пушек после стрельбы и обгорелых, израненных тел, перемешавшихся друг с другом перед взглядом майора Деверо – именно эту картину вызывали у него в памяти цвета торжественного бала.
– Ты, наверное, и не подозревала, что поле боя может быть красивым, – сказал Габриэль, не отводя взора от холста, на котором он уже не видел бала – лишь застывшую битву. – Однако выглядит оно именно так. Множество армий, несчетное количество полков – и каждый следует под собственный барабанный бой, и все это… кружится…
– Думаю, – осторожно начала Пенелопа, подойдя к нему ближе, – это зрелище не может покинуть твой разум, поэтому каждый раз на балу ты вспоминаешь о том дне. О дне, когда произошла битва, в которой ты выжил. Вот почему твое тело так болезненно реагирует на праздничную суету: оно ощущает опасность, хотя сам ты и осознаешь, что бояться нечего.
Габриэль вспомнил весь кошмар, который обрушился на него на том балу: ему казалось, что он вот-вот сойдет с ума. Таковой была первая ступень лестницы, приведшей его в Викеринг-плейс. Или он ошибается?
– Так разве это не было проявлением безумия?
Пенелопа взяла его за руку.
– Нет, – твердо сказала она. – Раз твой разум ассоциирует балы с битвами, то отрицательная реакция твоего тела на подобного рода празднества совершенно естественна. Вот и все. Никакого безумия.
Габриэль крепче сжал ее руку. Он был потрясен и, не зная, что ответить, некоторое время молча созерцал изображение на холсте.
– Неужели все действительно так просто? – наконец спросил он.
– Вполне вероятно, – ответила Пенелопа. – И теперь, когда ты знаешь об этой ассоциации, у тебя появилась возможность разорвать ее. Когда ты в следующий раз попадешь на бал и испытаешь прежнее чувство тревоги, просто напомни себе о нашем сегодняшнем разговоре – и тогда ты сможешь успокоиться, убедившись, что твой страх абсолютно необоснован.
Да, Габриэль вспомнит этот разговор, но он непременно подумает и о женщине, в обществе которой надеется пребывать на следующем балу: чтобы она была рядом с ним так же, как и сейчас. Бромвич оторвал взор от полотна и посмотрел на Пенелопу. Дорогая, милая Пен. Как же приятно держать ее за руку. Габриэль не может избавиться от уверенности, что никогда не отпустит эту женщину: она исцелит его, как Лилиан излечила Стратфорда в свое время.
Что плохого в надежде на это? Надежде на то, что Пенелопа захочет остаться с ним? Она, конечно, и сейчас рядом, но лишь потому, что верит в его исцеление – верит больше, чем сам Габриэль. Но даже если и его мечты о Пен ужасны и греховны, он все равно не в состоянии подавить свое желание. Оно сжигает его изнутри.
Вероятно, эти мысли отразились на лице Габриэля, так как Пенелопа смущенно раскраснелась и деликатно вынула руку из его руки.
– Разумеется, это всего лишь первый шаг на пути к твоему исцелению, – сказала она, принявшись возиться с кистями. – Разум человека устроен очень сложно. Может оказаться, что мы нашли далеко не единственную ассоциацию. Например, мне довелось иметь дело с джентльменом, который испытывал жутчайший приступ паники, стоило ему услышать запах пороха или резкий шум. Естественно, мы решили, что все это напоминает ему о поле боя. И стоит ли говорить, что на охоту он больше не ходит.
– И я не хожу, – буркнул Габриэль.
– Да. Но ассоциация может возникнуть и от чего-то совершенно невинного, о чем сразу и не догадаешься – например, от вкуса какого-либо блюда. Я знала человека, которого пробивала дрожь от простой баранины. Мы не сразу поняли, что вкус баранины напоминает ему битву при Фуэнтес-де-Оньоро. Тогда он потерял ногу. Так представь, о чем напоминал ему обыкновенный вкус мяса.
