– Прошу прощения за беспокойство, Эдвард, но уверяю тебя, здесь я в полной безопасности.
Эдвард сжал губы в тонкую линию.
– Разумеется, мы рады, что ты в безопасности. Однако твое место в Викеринг-плейс, и ты это знаешь. Мы приехали, чтобы отвезти тебя обратно.
Пенелопа, казалось, вот-вот лопнет от ярости, и Габриэль нежно взял ее руку в свою.
– Я не хочу возвращаться. Вообще-то я намерен…
– Хочешь ты того или нет, – перебила Амелия, – ты поедешь.
Бромвич глубоко вздохнул, Эдвард же глянул на жену с упреком.
– Амелия имела в виду, что там тебе будет лучше. Аллен говорит…
– Мистер Аллен ничего не знает о том, что нужно Габриэлю, – возразила Пенелопа.
Эдвард, слегка опустив голову, посмотрел на нее исподлобья.
– Аллен – весьма уважаемый человек, управляющий одной из лучших клиник Англии. А тебе, мой брат, напомню, – он перевел взгляд на Габриэля, – что ты, между прочим, не в себе. Вы же, – Эдвард вновь посмотрел на Пенелопу, – вообще не разбираетесь в этой области. Не понимаю, зачем только моя мать попросила вас о помощи.
– Потому что я уже помогала солдатам, страдающим от боевого посттравматического синдрома…
– Да-а, – противно протянула Амелия. – Аллен поведал нам, как именно вы им помогаете.
Пенелопа возмущенно фыркнула, Габриэль же покраснел.
– Все, хватит! – прорычал он. – Я не позволю вам оскорблять Пенелопу! – Эдвард и Амелия смотрели на него широко раскрытыми глазами, и Бромвич выпалил на одном дыхании: – И я не вернусь в Викеринг-плейс.
– Но, Габриэль, твои приступы… – запротестовал брат, взгляд которого выражал искреннюю обеспокоенность.
– За последние шесть недель у меня ни одного не было, – ответил Габриэль. – Раньше же они у меня повторялись самое большее через две недели – обычно чаще. Лечение Пенелопы помогает, Эдвард.
Эдвард округлил глаза в изумлении.
– Аллен допускает, что периоды ремиссии вполне возможны. И это совсем не значит, что помешательство не вернется вновь.
– Ваш брат не сумасшедший, – твердо сказала Пенелопа. – Он просто страдает от посттравматического синдрома. Ужасы, которые переживают солдаты на войне, часто оставляют шрамы не только на теле, но и в душе, они оседают в сознании. Я признаю, что приступы Габриэля были весьма пугающими. Были! Как он сам сказал, за последние недели не наблюдалось ни намека на приступ, и в настоящее время мы излечиваем другие симптомы. Уверяю вас, нет никаких причин для серьезных рецидивов.
– Не сумасшедший, говорите? – спросил Эдвард.
– Именно так, – кивнула Пен.
– Полагаю, это решать суду лорда канцлера, – вновь встряла в разговор Амелия, поспешно перебирая пальцами.
Эдвард испуганно вздрогнул, но все же вполне невозмутимо извлек из кармана запечатанное письмо и протянул брату.
Это еще что? Судя по сверкающим триумфом глазам Амелии, письмо не предвещает ничего хорошего. Онемевшими пальцами Габриэль сломал печать и принялся читать.
«Единогласным решением комиссии в данном письме, скрепленном печатью Королевства Великобритании, сообщаем, что Габриэль Деверо к десяти часам по полудни 27 марта обязывается явиться в Лондон, дабы предстать перед двадцатью четырьмя представителями закона для подтверждения своей дееспособности или же для закрепления за его персоной статуса душевнобольного.
Явка обязательна и отказу не подлежит».
Габриэль, казалось, перестал дышать. С его дыханием, он чувствовал, остановилось время.
– Когда вы обратились за этим? – спросил он, надеясь, что никто не заметит предательской дрожи в его голосе.
– Около шести недель назад, – ответил Эдвард.
– Но ваша матушка сказала мне, что никто не подаст прошение в комиссию до тех пор, пока я не смогу опробовать свой метод! – воскликнула Пенелопа.
Лицо Эдварда побледнело.
– Моя мать мной не командует, леди Бриджмен.
Габриэль перевел взгляд от брата к Амелии, губы которой расплылись в довольной ухмылке.
«О нет. Тобой командует твоя жена», – мрачно подумал он. И Амелия жаждет получить контроль над всем семейством маркиза. Если Габриэля признают душевнобольным, титул и состояние наследует Эдвард, а значит, все окажется во власти этой женщины. И Эдвард, разумеется, не посмеет ей воспрепятствовать. Возможно, таким образом он рассчитывает добиться верности жены.
Боже…
– Эдвард, вы сделали запрос, еще не зная, выздоровлю я или нет, – сказал Габриэль. Голос его звучал жалко, но он ничего не мог с этим поделать. Бромвич готов был умереть – лишь бы вновь не оказаться заточенным в Викеринг-плейс, особенно теперь, когда он почувствовал себя свободным и счастливым. – Вы должны отозвать свое прошение.
Брат грустно покачал головой:
– Нет. Хоть я и рад, что твои приступы прекратились, все же сомневаюсь, что ты в своем уме. Я очень надеялся, что ты поправишься здесь, но наш стряпчий сообщает, что ты берешь большую ссуду. По его словам ты собрался строить что-то вроде фабрики на нашей территории. На фамильных землях Деверо! – Он презрительно фыркнул. – Нет, я просто обязан защитить семью от твоих безумных идей!
Габриэль почувствовал, как по телу пробежала ледяная волна гнева.
– Это не безумная идея, – произнес он. Голос его звучал тихо и осторожно, он прекрасно понимал, что все объяснения бесполезны и никакие аргументы не помогут. Не важно даже, как оценивают его состояние Эдвард и Амелия. Амелия видит свой шанс и не хочет его упустить. Она не сможет получить власть над владениями Деверо, пока Габриэль жив или считается дееспособным, и готова пойти на все, чтобы добиться желаемого. А Эдвард… у него появилась возможность, скрываясь под маской защитника семьи, наконец осчастливить дражайшую супругу.
Бромвич знал, что его планы относительно собственной фабрики вовсе не безумны, но ни для кого это не имело значения. Как только комиссия выслушает вердикт Аллена и персонала Викеринг-плейс, Габриэля признают невменяемым.
Он крепко сжал челюсти, едва сдерживая дрожь от переполняющей его ярости. Но умолять Габриэль не станет, тем более он не сомневался: любые уговоры бесполезны.
– Очень хорошо. Тогда до двадцать седьмого.
Он не двинулся с места, пока за братом не закрылась дверь. Затем Бромвич потянулся к буфету, чтобы налить себе выпивки. Габриэль сделал три добрых глотка и вздохнул. Да, еще едва перевалило за полдень, но сейчас у него была весомая причина выпить до обеда.
Бромвич закрыл глаза, чувствуя, как по телу разливается успокаивающее тепло. Если его снова упрячут за стены Викеринг-плейс, он никогда больше не почувствует вкус алкоголя. И никогда больше не увидится с Пенелопой.
