Но ни в какое кафе они не попали, потому что Всеволод
сорвался с перекладины и в бессознательном состоянии был увезен в больницу.
Однако вердикт врачей потряс команду. Оказывается, причиной падения была вовсе
не неосторожность, а инфаркт, внезапно поразивший молодого спортсмена. Всеволод
долго находился в реанимации, потом на специальном самолете был отправлен в
Москву. Стороной, уже позднее, до Карины дошли слухи, что он лежит в
кардиоцентре, и состояние его считается безнадежным.
Мир Яковлевич был в шоке. Оказывается, за тем роскошным
обедом Всеволод вдруг начал рассказывать ему о причинах своего страха, который
губит его карьеру гимнаста! Его мать и сестра-близнец погибли от внезапно
развившихся инфарктов. Мать умерла пять лет назад, сестра – через год. Никто из
них никогда не чувствовал себя больным, не жаловался. Сам Всеволод был убежден,
что у него сердце совершенно здоровое – уж спортсменов-то проверяют не слабее,
чем космонавтов. Однако в глубине его души всегда жил тайный страх перед
внезапным трагическим концом, словно бы мать и сестра, которых он так любил,
оставили ему в наследство свое предсмертное отчаяние. Он хотел быть гимнастом,
хотел этого больше всего на свете, однако так и не смог преодолеть себя.
Исподволь в нем зрело решение покинуть большой спорт, пока он находится в
расцвете молодости и удачи, но ничто, ничто не предвещало беды. Он не
чувствовал ни болей, ни слабости, ничего такого. И Всеволод оттягивал,
оттягивал исполнение своего решения, сколько мог. А накануне того приема ему
приснился страшный, пророческий сон. Снилось ему, что чья-то грубая рука,
короткопалая, покрытая рыжими густыми волосами, разорвала ему грудь и медленно
начала вынимать сердце.
Всеволод проснулся от лютого страха и не мог уснуть до утра.
Тогда он твердо решил для себя: это соревнование будет последним. Последняя
бронза – и все, он уходит.
Именно об этом Всеволод и рассказал на обеде Миру
Яковлевичу, поддавшись неодолимому желанию помочь веселой, смешной, хорошенькой
Карине Синцовой, которая всегда ему тайно нравилась. Тренер был напуган, но не
воспринял рассказа всерьез. А зря…
Сказать, что инфаркт Всеволода поверг в ужас обе наши
сборные – значит ничего не сказать. И ведь это произошло в самый разгар
соревнований! Утром работали мужчины, вечером должны были состояться
выступления девушек. К тому времени известие о том, что у Всеволода Корнилова
обширный инфаркт, уже дошло до команды, как ни пытались тренеры удержать это
известие в тайне. Все девочки, как одна, появились в зале зареванными. Однако
сама атмосфера больших, ответственных соревнований обладает дурманящим,
зомбирующим, а значит, целительным свойством. Выступления начались не так
блестяще, как хотелось бы, однако все же лучше, чем можно было ожидать.
Карина по жребию должна была выйти последней, Римма – перед
ней. К этому времени молодая эластичность душ, музыка, блеск огней,
аплодисменты, привычная торжественность обстановки, сам этот воздух, насквозь
пропитанный потом, завистью, эгоизмом, восторгом и разочарованием, постепенно
сделали свое дело. Ох, как знала, как любила Карина это особое облегченное
состояние души, родственное, пожалуй, только религиозному экстазу, эту полную
отрешенность от всего прочего мира, полное растворение в мгновении творчества!
Она забыла обо всем, даже о Всеволоде. И изнемогала от нетерпения поскорее
очутиться на помосте и принять в душу эту прану для избранных! Но перед ней
должна была идти Римма.
Ее вольные упражнения, как всегда, состояли из неожиданных
каскадов прыжков, прогибов и замираний в таких изощренных позах, которые
казались немыслимыми для человеческого тела. Однако сегодня в отточенной
чувственности движений этой чрезмерно худой девушки присутствовало еще и
какое-то отчаяние, надрыв, который придал ее безупречной пластике нечто новое,
не выразимое словами, почти щемящее… Аплодисменты не утихали не менее четверти
часа, а Римма принимала почести бледная, отрешенная, словно ничего не слыша.
Едва шевеля губами от усталости, она попросила тренера отправить ее в отель,
что и было немедленно исполнено, потому что Римма еле держалась на ногах.
На Карину, четко отработавшую свою программу, зрители почти
не обратили внимания. Слишком прекрасна была на помосте Римма, чтобы кто-то мог
с ней сравниться.
Это разочарование легло на душу Карины тяжелым грузом.
Эйфория соревнований отступила, мысли о Всеволоде вернулись, не давали уснуть.
Всю ночь она провела в слезах, забылась только под утро, и тут ее разбудил
дикий крик.
Крик этот был так ужасен, словно человека живьем резали на
куски! Карина в одной рубашонке вылетела в коридор, уверенная, что произошло
нечто ужасное: землетрясение, например, или пожар, а может быть, даже конец
света. Коридор гостиницы был полон полуодетыми, ничего не понимающими людьми. И
тут крик повторился. Он шел из комнаты Риммы. Начали стучать, но никто не
открыл. Прибежал дежурный администратор отеля с комплектом запасных ключей, и
ворвавшимся к Римме людям отрылось ужасное зрелище. Гимнастка лежала среди
сбитых простыней в немыслимой, невероятной позе, с искусанными в кровь губами,
почти обезумевшая от боли, которая вдруг скрутила ее. Она даже не могла
говорить, только время от времени исторгала эти нечеловеческие крики. Когда
прибежал врач и попытался помочь Римме распрямить сведенное судорогой тело, она
потеряла сознание.
Ее увезли в больницу, а утром стало известно, что у Риммы
сложный перелом позвоночника. Очевидно, она сломала его во время последнего,
самого эффектного кувырка, но, опьяненная успехом, даже не почувствовала этого.
Когда ее уносили на носилках, в коридоре стояла гробовая
тишина. Утром три девушки заявили тренерам о желании уйти из сборной и из
спорта вообще. Двух вскоре удалось переубедить. Непреклонной осталась только
Карина.
* * *
Александра уехала, не дождавшись конца поминок. Еще надо
было накормить как минимум одну смену, а потом придет черед родни сесть за
стол. Значит, предстояло перемыть очередную гору посуды. Эту гору уже начали
громоздить на кухне, где второй час, не меньше, топталась около раковины Александра.
Но она сполоснула руки, окликнула одну из добровольных помощниц-соседок,
сказала, отведя глаза: «Замените меня на минуточку» – и вышла из кухни в
боковушку, где были брошены ее шубка и сумка. Накинула шубку, сумку спрятала
под полу, чтобы избежать ненужных вопросов, а сама шмыгнула на заднюю веранду,
откуда протоптанная в сугробах тропка вела к некоему дощатому строению. Она
даже посетила это строение – и для пущей конспирации, и потому, что дорога
предстояла долгая, – а потом, воровато поглядывая на пустое крыльцо и
освещенные окна дома, за которыми мельтешили люди, выбежала за ворота и со всех
ног понеслась по наскольженной дороге, стремясь как можно скорее оказаться
подальше от этого дома.
Не бабушкину квартирку в Нижнем, а именно этот дом она столько
лет считала родным, но теперь…
