Теперь у нее было такое ощущение, что и отца – добродушного
пьянчужку, и мачеху – смешливую, неунывающую и ласковую ко всему свету, от
бродячей собаки до взрослой падчерицы с ее неудавшейся судьбой, да и сам дом
под замшелой шиферной крышей, такой уютный в своей тесноте и нелепости, и даже
старый яблоневый сад, в котором он таился, – все это зарыли в одну могилу с
Кариной, оставив на земле искаженные подобия, призраки, враждебные ей,
Александре, потому что мертвые всегда враждебны живым.
Неподалеку от дома была автобусная остановка, доехать до
автовокзала можно за пять минут, но человека, целенаправленно ждущего автобуса,
в Сергаче посчитали бы сумасшедшим. Здесь предпочитали пешее хождение, а на
автобус садились только тогда, когда уж деваться было некуда: вот ты идешь, вот
он едет, и вам по пути.
Александра несколько раз оглянулась, но улица таяла во тьме,
вокруг стояла тишина, и она решила не тратить время зря и идти пешком. Тем
более что с каждой минутой все сильнее расходился ветер, снег колюче бил в
лицо, и стоило Александре чуть замедлить шаг, как она начала дрожать.
Ничего, авось не замерзнет. Надо бежать во всю прыть, чтобы
успеть на последний рейс в город. Завтра с утра у нее обход участка.
Строго говоря, можно было бы уехать утренним шестичасовым
автобусом, как раз к девяти успела бы на работу, но провести еще одну ночь в
этом доме… нет!
Левой руке что-то ужасно мешало, рукав шубки словно бы
сузился и стал тесным. Александра мучилась-мучилась, потом не вытерпела:
пошарила в рукаве и обнаружила там скомканный шарф. И только тут она
сообразила, что выскочила, впопыхах даже головы не покрыв. Немудрено, что
зазябла!
Стряхнула с волос снежок, щедро запорошивший их, и накрыла
голову шарфом. Он был довольно узкий, большого проку не принес, а шапку она
забыла в отцовом доме. Но за ней уже некогда возвращаться, да и не вернулась бы
туда Александра, даже если бы ей грозил менингит после сегодняшнего
путешествия!
С шапки-то все и началось…
Кое-как очнувшись под присмотром добрейшей Лидии Ивановны и
осмыслив страшную новость о смерти сестры, Александра поднялась в свою квартиру
и начала звонить в Сергач. Ни отец, ни мачеха к телефону не подходили, но
наконец трубку взяла соседка Синцовых (у них был спаренный номер) и
подтвердила: да, несчастье случилось, никакой ошибки тут нет, Каринины отец с
матерью сейчас сидят у гроба, потому что завтра похороны, и если Александра
хочет еще раз поглядеть на сестру, то она должна поспешить.
Александра взглянула на расписание автобусов, пришпиленное к
обоям в прихожей. Через два часа последний рейс. Боже мой, еще два часа…
– Что, так и поедешь? – всхлипнула Лидия Ивановна, которая
не отходила от своей молодой соседки, то и дело протягивая к ней руки, словно
готовая подхватить, если Александра снова упадет. Да и то сказать, девчонку
шатало при каждом шаге… Лицо у Лидии Ивановны от беспрерывных слез было
красным, опухшим, словно бы распаренным.
– А что? – слабо шевельнула губами Александра.
– Да ты, мать моя, хоть под душ залезь да переоденься! –
всплеснула руками соседка. – Разве можно тебе в таком виде на люди
показываться, да еще на похороны ехать? Два шага не сделаешь, как в
вытрезвиловку заберут!
Это уже знакомое слово заставило Александру вспомнить все,
что с ней происходило. Поглядела на себя в зеркало – и медленно закрыла глаза,
покачав головой.
Да, не то удивительно, что Золотовы приняли ее за
бомжиху-наркоманку, а то удивительно, что веснушчатый голубоглазый милиционер
ее чудесным образом узнал и поступил так по-доброму. Заявиться в таком виде в
Сергач – это… это будет просто…
Пока Александра торопливо намыливалась под душем, смывая
горячей тугой струей грязь, пот и слезы, Лидия Ивановна приготовила ей одежду:
черную юбку и черный свитерок. Александра сама ее попросила подобрать вещи:
зайти в комнату Карины, где стоял их общий гардероб, посмотреть на ее строго,
мертво прибранную (сестра так аккуратно никогда не заправляла!) постель не было
сил. Но при виде ненавистного черного цвета, который Александра никогда не
носила, слезы снова хлынули из глаз.
Она отказалась от чая, хотя желудок давно подвело, и
включила фен, чтобы подсушить волосы. Фен не работал. Александра вспомнила, как
обнаружила его перегоревшим несколько дней назад и начала ворчать на Карину,
которая умудрилась за месяц пережечь второй фен. Сестра сначала отшучивалась,
потом надулась. Александра убежала на работу сердитая, так и не помирившись с
ней, а ведь это было как раз в тот день, когда ее похитили, – значит, как раз в
тот день, когда Карина погибла!
Раскаяние ударило в сердце так, что Александра согнулась от
боли.
С трудом справившись с собой, вытащила из ниши шубейку,
зимние сапоги: в Сергаче почему-то всегда холоднее, чем в городе, хоть и
находится он южнее, да и в автобусе будет не больно-то жарко.
Шапка куда-то запропастилась. Александра нервничала, искала
ее, выбрасывая все подряд из ниши, перетряхивая несколько раз одни и те же
вещи, с ужасом ощущая, что сил больше нет держать зубы стиснутыми, что еще
минута – и разразится жуткой истерикой, но тут Лидия Ивановна взглянула на
часы, ахнула: «Да ты опаздываешь, мать моя! А голова-то мокрая!» – и
нахлобучила на нее Каринину шляпку. Шляпа была норковая, новенькая, коричневая,
вся искрящаяся блестками дорогого меха. Александра подняла было руку – снять,
но бросила взгляд на часы и, забыв обо всем, вылетела из дому, едва успев
схватить первую попавшуюся сумочку и сунуть в карман деньги, предоставив
закрыть дверь опять-таки Лидии Ивановне.
Она не опоздала на автобус только каким-то чудом, и все два
часа пути провела в состоянии, близком к полуобморочному, пытаясь сдерживать
слезы, чтобы не привлекать к себе внимания, но они так и лились из глаз при
каждом воспоминании о сестре. Дороги она не помнила, вообще ничего не помнила,
как вдруг, очнувшись, обнаружила себя на освещенном крылечке отцовского дома, а
в дверях – сгорбленную мачеху, которая смотрела на нее мертвыми глазами и
скрипела сквозь провалившиеся губы:
– Ты? Заявилась наконец-то! Это же надо…
Она слабо покачала головой, с которой сползла шаль, открыв
еще недавно черную, смоляную, а теперь сплошь поседевшую голову. И тут же
принялась натягивать шаль, старательно убирая под нее растрепанные пряди.
Александра была так потрясена видом Ангелины Владимировны,
что даже не слышала ее слов. Наконец мачеха повернулась и ушла в комнаты, а
Александра тупо стояла в сенцах, не зная, что делать, пока не выглянул какой-то
перекошенный старичок и не буркнул раздраженно:
– Дверь закрой, дура, по ногам несет.
