– Ко мне, – проговорила быстро. – Ко мне домой, это не очень
далеко. Скорее, ну! – И побежала вверх по лесенке, ведущей к выходу из метро.
Так, на улицу… Какой теплый вечер, какая тишина звездная!
Веет весной. Но сейчас не до красот природы. Скорее пересечь авеню Опера,
нырнуть в узенькую улочку Терез, потом по Сент-Анн до рю де Пти Шамп, улицы
Маленьких Полей. И вот она – рю де Ришелье. Справа огромное здание бывшего
дворца знаменитого кардинала Армана дю Плесси де Ришелье – того самого дворца,
в котором некогда снимался любимый фильм Фанни по любимому роману «Три
мушкетера». Много лет в этом дворце размещалась национальная библиотека, хотя,
говорят, ее теперь куда-то перевели, чуть ли не на окраину… да бог с ней!
Роман налетел сзади, схватил Фанни в объятия, притиснул к
своим бедрам. Господи, да он уже расстегнулся, он уже готов… так готов!
– Я больше не могу! – выдохнул он в шею Фанни, слепо шаря по
ней губами. Ее огнем жгли эти лихорадочные поцелуи. – Не могу! Давай ляжем хоть
под кустами!
У Фанни все внутри так и запылало. Она огляделась, сознавая,
что, если бы сейчас появился недавно приглашенный дьявол, она охотно продала б
ему душу даже не за молодость, а гораздо дешевле – за какое-нибудь подобие
ложа, на которое можно свалиться вместе с Романом. За садовую скамейку,
например.
Скамейку…
Напротив входа во дворец кардинала – маленький скверик с
фонтаном: пять дородных полуодетых каменных дам изображают пять главных рек
Франции. Сейчас фонтан выключен на зиму, но скамейки… скамейки никто на зиму не
убирал! Конечно, сквер закрыт на ночь, но ограда невысока, ее можно легко
перешагнуть, только ногу повыше задрать.
Фанни перешагнула, Роман перепрыгнул – и вот оно,
вожделенное ложе!
Даже несколько штук – на выбор, разных цветов.
Сейчас, впрочем, ничто не имело значения, кроме одного: лечь
скорей, скорей…
Они не пошли далеко – повалились на ближайшую скамью, едва
скрытую за кустом остролиста.
Фанни повалилась на спину, увлекая за собой Романа. Он
рывком задрал ей юбку, схватился за резинку трусиков, потянул вниз – и вдруг
замер.
– Ты что? – выдохнула она, задыхаясь от нетерпения.
– Я боюсь тебя, – тихо, хрипло и даже… как-то жалобно
проговорил он. – Я не знаю, я не умею, как…
– Скорей, ну! – простонала Фанни, сходя с ума от нетерпения.
Однако Роман словно и не слышал: трогал кончиками пальцев края ее с готовностью
раскрытого лона, доводя до исступления этими прикосновениями и мучительным
шепотом:
– Можно к тебе? Пусти меня к себе, дай, а то я сейчас прямо
на тебя кончу, тебе трусики беленьким запачкаю…
От этих дурацких, нелепых, несусветных, непристойных,
никогда прежде не слышанных слов Фанни зашлась в оргазме, чудилось, еще прежде,
чем Роман проник наконец-то в ее лоно.
Они глушили крики, кусая одежду друг друга.
Потревоженный их возней остролист шелестел, шуршал, ронял на
спину Роману красные твердые ягоды…
– Я сразу понял, что ты настоящая шлюха! – простонал Роман.
– Ты не носишь колготки, а эти твои трусики, эти чулочки… Ну, еще, ну!
Удовлетворив первую жажду, они поднялись с немилосердно
жесткой скамьи, дотащились, цепляясь друг за друга, до дома Фанни – и
наконец-то их лихорадочная, столь внезапная страсть обрела крышу и четыре
стены: надежную защиту от постороннего взора и ночного февральского ветра.
Внезапная, значит, страсть? Ну-ну…
* * *
Уже говорилось, что жена Валерия Константинова, Галина, работала
медсестрой в психиатрической лечебнице на улице Ульянова. Шизиков она
нагляделась предостаточно, а потому сразу заподозрила что-то неладное в
поведении мужа. Он сделался недоверчив, молчалив, угрюм, озлоблен. Он запрещал
посторонним (хороши посторонние – жена и сын!) дотрагиваться до своих вещей.
Однажды избил сына за то, что тот нечаянно уронил со спинки стула висящий там
пиджак… Вообще Константинов теперь свою одежду в шкаф не убирал, а вешал
исключительно на стул, который ставил рядом с кроватью, и даже когда он
занимался с женой сексом, он… Ах да, пардон. Поскольку в советской стране секса
не было, Константинов еще в советское время решил им не заниматься. И не
занимался.
Галина, строго говоря, никогда не была довольна своим
браком. Это была маленькая, красивая брюнетка с пикантным (это слово раньше
употреблялось почему-то исключительно по отношению к соусу, а между тем оно как
нельзя лучше характеризует внешность некоторых дам!) личиком и обворожительными
глазами, которые от нее унаследовал сын. Валерий же Константинов был красавцем
нордического типа, хотя и не слишком высок ростом. Поженились Валерий и Галина
не то чтобы по любви – скорее по необходимости завести семью. Ну и жили бы
худо-бедно дальше – как все! – когда б не нашел Константинов эти злополучные
бриллианты и не помешался бы слегка на этой почве.
Как говорят профессионалы, он стал неадекватен.
Маниакально-депрессивный психоз – такой диагноз поставила Галина, которая в
своей психушке в диагнозах здорово поднаторела.
У нее была задушевная подруга Эмма. Они дружили с детства –
когда-то жили в одном доме, потом тот дом снесли, семьи получили квартиры в
разных районах, но Галина и Эмма продолжали видеться. Дружили только они –
семьями не получилось. Эмма давно с мужем разошлась, осталась свободной,
бездетной и дала себе клятву больше в такую глупость, как супружеские
отношения, не ввязываться. Деспот, алкоголик, грубиян, тупой, невежественный,
совершенно не желающий понять и оценить, какое сокровище ему послала судьба, –
таким был ее муж. Опять же и в постели – чурбан чурбаном! В знак полного
разрыва с прошлым Эмма сбросила с плеч и фамилию нелюбимого мужа – Ломакина,
вернув себе прежнюю, то есть вновь стала Шестаковой.
Именно Эмме пожаловалась Галина на то, что с ее мужем что-то
происходит.
Эмма выслушала Галину, потом пару раз побывала у
Константиновых… и вдруг сказала подруге:
– Он что-то от тебя скрывает. И до смерти боится, что ты об
этом узнаешь.
– Может, он себе бабу постоянную завел? – всхлипнула Галина.
– Я и раньше подозревала, что он при удобном случае норовит нашкодить, а тут,
может, влюбился?
– Если бы он влюбился, то у этой бабы дневал и ночевал бы, –
резонно возразила Эмма. – А ты сама говорила, что с работы он сразу домой, по
вечерам и по выходным дома сидит, на дачу не ездит и по помойкам своим больше
не шляется.
