Как всегда, при воспоминании о Катрин по лицу Фанни прошла
судорога ненависти, но это была не более чем ставшая привычной неосознанная
гримаса. В том-то и дело, что она не ощутила сейчас привычной злобы к Катрин,
хотя, было время, мечтала киллера нанять, только бы свести ее в могилу. А,
ладно, пусть живет эта толстая дура! Пусть живет вместе со своим русским
миллионером, любовницей которого была еще так недавно не кто иной, как она
сама…
В это мгновение все мысли вымело из головы Фанни – она
насторожилась.
Голос из-за ближней двери! Голос Романа!
Фанни сделала бесшумный шаг и припала ухом к двери. И тут же
раздраженно стиснула губы: разговор шел на незнакомом языке. Видимо, по-русски,
и скудного словарного запаса Фанни: «я тебя люблю», «трахни меня», «ну давай,
еще давай» – того, чему она выучилась от Лорана, и «пусти меня к себе» –
пополнения от Романа – здесь было явно недостаточно. Да и относились эти слова,
выражаясь фигурально, к другому лексическому пласту.
Ну, ей только и оставалось, что вслушиваться в музыку голоса
Романа, ловить его интонации. Иногда он говорил запальчиво, почти зло, явно
стараясь убедить в чем-то своего собеседника. Или собеседницу. Иногда голос его
становился мягким, словно шелк, и Фанни вздрагивала, потому что так мягко
струился его голос, когда Роман всеми силами старался уйти от ответа на
какой-то прямой вопрос. Фанни уже успела узнать эту его лживую, фальшивую
интонацию, и она словно бы увидела перед собой его лицо: этот обволакивающий
взгляд исподлобья, эту тень от ресниц на щеке, вздрогнувшие в тайной улыбке
губы…
Ах, поцеловать бы сейчас эти губы, прильнуть к ним!
Прильнуть и никогда не отрываться.
Фанни прислонилась к стене напротив двери. Закинула голову,
зажмурилась, прижала руки к сердцу, которое трепетало так, словно было не
каким-то там полумеханическим органом, функционирующим строго по своим
физиологическим законам, а живым существом, цветком или маленькой птичкой.
Цветок засох было, птичка замерзла, однако Роман полил их живой водой своей
молодости – и сердце отогрелось, ожило. Фанни ожила! И мысль, которая уже
мелькала раньше, вдруг оформилась в ее голове настолько четко, словно кто-то
выписал огненными буквами, выжег, вырезал на доске ее сознания раскаленным
стилом: она любит Романа, она не хочет расставаться с ним, он вылечил ее от
горя, которым она была больна после разрыва с Лораном, она готова на все, чтобы
только…
Занятая размышлениями, Фанни не расслышала шагов за дверью и
резко отпрянула, когда та вдруг распахнулась:
– Бонжур. Вы кого-то ищете?
Мгновение оторопи, жгучего стыда – потом до Фанни дошло, что
перед ней вовсе не Роман, а незнакомая женщина.
Благодарение богу, не девчонка, не любовница – взрослая
женщина, женщина в годах. Наверное, его мать.
Ну да, прав был Роман – у нее отличный французский. Говорит
практически без акцента.
Фанни смотрела на нее со странной смесью чувств: облегчения
от того, что не нужно ревновать; стыда, что попалась в такой двусмысленной
ситуации; желания сбежать и… желания остаться, подчиниться острому любопытству
– узнать, какая она, мать возлюбленного? И еще изумления: ведь она должна быть
ровесницей Фанни, а как молодо выглядит! Ей не дашь больше сорока, даже еще на
пару-тройку лет меньше! И совершенно никакого сходства с Романом: очень
высокая, светлоглазая, черты лица грубее, проще. Правда, короткие пышные волосы
тоже темные и тоже вьются. Красивая? Трудно сказать. Лицо из тех, которые
бывают минутами восхитительны, а минутами чуть ли не отталкивающими, в
зависимости от настроения. Впрочем, Фанни ее толком и не разглядела: испуганно
уставилась в холодные светлые глаза, словно нашкодившая ученица, попавшаяся под
руку директрисе.
– Кто вам нужен?
Ни намека на приветливость или простое любопытство. Ледяной
голос герцогини, обнаружившей в парадной зале замка младшую помощницу
подметальщицы подвала. Еще одна аристократка, фу-ты ну-ты!
– Я… – слабо выдавила Фанни, но прикусила язык. Хотела
соврать, что ищет свободную комнату, чтобы снять ее, однако спохватилась, что
ее голос может услышать Роман.
Нет, он не должен даже заподозрить, что она была здесь, что
следила за ним!
Фанни повернулась и опрометью кинулась прочь по коридору.
Вниз, вниз, с трудом ловя ногами узкие ступеньки. Не хватало еще ногу
подвернуть, свалиться тут! Бежала, словно нашкодившая девчонка, кожей угадывая
разговор на чужом языке.
Роман: Кто там был?
Маман: Да какая-то дама. Бросилась от меня, как сумасшедшая.
Роман: Ну, может быть, и впрямь сумасшедшая!
«Ты прав, любовь моя, сердце мое! Ты прав! Я сошла с ума от
любви к тебе, я готова на все, только бы с тобой не расставаться! Будем
надеяться, что твоя маман видела меня только мгновение, не разглядела лица и
одежды этой сумасшедшей и не сможет описать меня!»
Фанни прибежала домой сама не своя и, сразу пройдя в
спальню, встала перед огромным, во всю стену, зеркалом, которое некогда купил
ее прадед. Если бы кому-то взбрело в голову вынести его из квартиры, его
пришлось бы разрезать или разбить: зеркало было вмонтировано в стену еще в 1887
году, когда проводилась капитальная перестройка здания. С тех пор все ремонты и
перестройки дома не затрагивали уникального зеркала. Конечно, оно было гораздо
старше 1887 года, однако даже приглашавшиеся Полем-Валери консультанты не могли
установить его истинный возраст. Фанни, впрочем, было достаточно утверждения,
что зеркало старинное. Да тут и сомнений-то быть не могло, ибо только старинные
зеркала придают отражению глубину, создают ощущение зазеркалья – иного мира, а современные
– они плоские, они отражают только то, что находится перед ними, да и то
искажают чрезмерной правдивостью. Это зеркало знало Фанни как облупленную, с
младенческих лет! А еще раньше оно отражало ее родителей, ее деда с бабкой,
прадеда с прабабкой… Этому зеркалу Фанни верила, как древние верили
дельфийскому оракулу. И сейчас, встав перед ним, Фанни с назойливостью злой
мачехи из сказки о Белоснежке задала смертельно важный вопрос: свет мой
зеркальце, скажи, красива ли я или мать Романа еще красивее?
Собственно, какое это имело значение? Почему неотступно
преследовало ее это странное, усталое, прелестное лицо с холодноватыми светлыми
глазами? Что ей вообще до матери Романа? Он уже достаточно взрослый,
независимый, у него своя жизнь, он сам может решить, что ему делать, как жить…
И с кем жить!
