Давно, ох, давненько, не посещало ее это почти неодолимое
желание! Давно не возвращалось, а сейчас вот вернулось… после того, как она
посмотрела на рисунок Катрин. Вроде бы та же самая скульптурная группа, которую
рисовали в Лувре ученики художественной школы, но нет, не та же самая: на этом
рисунке красивый молодой сатир с лицом Романа убегает от сморщенной,
сгорбленной, иссохшей ведьмы, страшно похожей на Фанни…
* * *
Проводница Якушкина – ну, та самая, в вагоне которой умер
Валерий Сергеевич Константинов, – возвращалась домой после очередной поездки в
Москву.
Теперь она работала не в бригаде поезда «Нижегородец», а на
«Буревестнике», который отправлялся из Нижнего в шесть утра, прибывая в Москву
в одиннадцать, а обратно уходил тем же днем в пять вечера, чтобы вернуться в
Нижний в половине десятого вечера. Довольно удобный поезд, правда, у
проводников зарплата поменьше, поскольку нет ночной работы, но зато хорошо
подзарабатываешь на продаже всяких печенюшек-шоколадок-минералки-чаю-кофею,
потому что вечером от безделья на пассажиров нападает страшный жор, в вагон-ресторан
идти многим не хочется, вот они и кормятся у проводниц. Словом, и с
«Буревестником» жить можно.
Якушкина приготовила вагон для следующего рейса и около
полуночи поехала домой. Трамваи в Нижнем – самый поздний вид транспорта,
поэтому Якушкина успела на «единицу» и с облегчением села, вытянув усталые
ноги. Как хорошо, что сейчас она придет домой и ляжет спать, не думая о том,
что надо о ком-то заботиться, для кого-то готовить, за кем-то убирать! Якушкина
жила одна с тех пор, как дочка вышла замуж и уехала жить в Павлово, ну а с
мужем она разошлась так давно, что имя его помнила лишь потому, что дочка была
Екатерина Дмитриевна. Стало быть, мужа звали Дмитрий. Да бог с ним, был да
сплыл, только дураки уверяют, будто женщине за сорок нужно быть окруженной
семьей, на самом деле ей требуется одиночество и покой, а больше ничего.
Мечтая об одиночестве и покое, Якушкина вышла из трамвая на
Черном пруду и потихоньку побрела к себе на Ковалиху. Уже заканчивался февраль,
но зима, такое впечатление, об этом не знала. Пряча лицо от ветра, Якушкина
дошла до своей хрущевки почти в конце улицы, свернула к подъезду – и ахнула,
чуть не налетев на пару – мужчину и женщину, спешивших к тому же подъезду с
противоположной стороны двора.
– Ой, – со смешком сказала женщина, – мы вас напугали?
Извините. Вы нас тоже напугали.
Мужчина распахнул дверь, сказав: «Проходите, пожалуйста», –
и пропустил сначала Якушкину, а потом свою спутницу. Якушкина, дверь перед
которой открывали крайне редко (все больше она старалась – перед пассажирами на
станциях), даже замешкалась с непривычки, но потом все же вошла. И, пока она
поднималась к себе на второй этаж, слыша за спиной шаги этих двоих, ее посетили
неизбежные в таких случаях размышления: а к кому направляются эти незнакомые
люди в такую-то глухую ночную пору? Что-то раньше она их здесь не видела… А
впрочем, на третьем этаже вот уже несколько месяцев продавалась квартира. Может
быть, они ее купили, а Якушкина об этом не знала? Так что, запросто, это ее
новые соседи. С соседями Якушкина старалась поддерживать хорошие отношения, а
потому, дойдя до своей двери, она начала оборачиваться, чтобы сказать: «До
свидания!» – но не успела сделать ни того, ни другого, потому что чья-то рука с
силой обхватила ее за шею, сдавив горло, а хриплый голос угрожающе прошипел в
ухо:
– Молчи, а то… – И вслед за этим что-то острое воткнулось в
бок Якушкиной.
Нож! Грабители! Куртку проткнули! На нее напали! Сейчас они
ворвутся в квартиру… Хотя что там брать? Нищета! Увидят ее убогое жилье да еще
и прирежут от разочарования…
Между тем чужие руки обшарили ее карманы, вырвали сумку и
нашли там ключ. Якушкина ничего не видела от страха, но слышала, как скрежетнул
ключ в замочной скважине, как скрипнула, отворяясь, дверь.
«А если бы моя квартира на охране была? – подумала Якушкина.
– Прутся без всякой опаски! А вдруг сработала бы сигнализация и сейчас милиция бы
приехала?»
Сигнализации не было, милиция не приедет. Однако смелость и
уверенность разбойной парочки настораживали. Наверное, эти двое знали о том,
что квартира не охраняется. «Может, они за мной следили? – в ужасе предположила
Якушкина. – Следили, все про меня вызнали, что я одна живу… Но уж тогда они
должны знать, что взять у меня совершенно нечего!»
Господи, да за что, за что это ей? Правду говорят, что беда
одна не ходит! То помер мужик этот в ее вагоне, а убийцу вроде бы так и не
нашли, то вот, пожалуйста, ограбление…
Между тем Якушкину втолкнули в квартиру и заперли дверь.
Повеяло знакомыми запахами родимого жилья, и Якушкина мимолетно удивилась, что
у нее такая пахучая квартира, оказывается. Как ни странно, пахло рыбным супом,
который она варила позавчера вечером. Ужасно захотелось есть, Якушкина
проглотила слюну, но чуть не подавилась, так сильно сдавливал ее шею локоть
мужчины.
Ужас! Ужас! На нее напали! Но чего они хотят? Уж грабили бы
да уходили, только бы все это скорей кончилось!
Несколько мгновений они втроем стояли в темноте, и Якушкина
удивилась, почему разбойные люди не включают свет. Ага, понятно, не хотят,
чтобы она видела их лица. И хорошо, и хорошо, не надо ей ничего видеть, она
ничего знать не хочет! Но вот что-то зашуршало, а потом на глаза Якушкиной было
что-то проворно наклеено. Липкое, пахнущее больницей… Пластырь! Ей пластырем
глаза заклеили!
Якушкина иногда, когда вечер бывал свободным, смотрела
сериалы. Детективы тоже, хотя она их не любила. И все же кое-какие принципы
поведения преступников она из детективов усвоила, а потому сейчас лихорадочно
размышляла: если бы хотели ее убить, то убили бы сразу. Если боятся, как бы она
их, грабителей, потом не признала, значит, у нее это потом все-таки будет. И
еще это значит, что она сможет встретиться с этими сволочами на узкой дорожке…
Может быть, она их и раньше видела, да забыла? Может быть, они в ее вагоне
когда-нибудь ездили? Вообще-то, у Якушкиной была очень хорошая память…
В это мгновение мертвая хватка на ее горле ослабла,
грабитель руку убрал, но острие продолжало втыкаться в бок.
«Может, я уже кровью истекаю?» – в ужасе спохватилась
Якушкина, но окончательно испугаться не успела, потому что над ее ухом снова
зазвучал тот же хриплый голос:
– Проходи вперед. И тихо, тихо, если жить хочешь… Поняла?
Голос звучал надсадно, и Якушкина сообразила, что напавший
на нее человек нарочно хрипит, меняет голос, чтобы она его потом не смогла
узнать. Забыл, что там, у подъезда, говорил с ней нормально! Но хотя память у
нее и правда хорошая, вряд ли она сможет узнать тот голос. Жалко, не знала
заранее…
