Девушка опустила руки в пустой карман толстой военной куртки. После посадки моряки настояли, чтобы все сложили свое оружие посреди палубы, словно при капитуляции. Оставшись без револьвера, девушка чувствовала себя словно голая.
Последнее время Ксения жила, не задавая себе вопросов, а просто борясь с накатывающимися проблемами, не думая о будущем. Теперь она просто обязана думать о завтрашнем дне.
Она уезжала из России в Константинополь, о котором ровным счетом ничего не знала, за исключением того, что прочитала в книгах о византийской мозаике, минаретах с позолоченными куполами, запахах острых специй, перемешанных миазмов Востока и Запада. Но теперь город падишахов был побежден и оккупирован англичанами. Оттоманская империя проиграла войну, и союзники получили контроль над Босфором и Дарданеллами. Что будет с ними там? Куда податься? Денег уже почти не осталось, и ситуация в чужой стране могла только ухудшиться. Ксению охватил страх, заставив продрогшее на холоде тело покрыться потом.
Она ничего не умела, у нее не было никакой определенной профессии, только общее образование. Что с того, что она бегло разговаривает на английском, французском и немецком, знает историю, литературу и поэзию, немного играет на пианино, может вышивать крестиком, умеет содержать дом и управлять дюжиной служанок, как многие женщины, плывущие теперь на этом несчастном корабле? Как им выжить? Почувствовав приступ тошноты, она склонилась за поручни, но в животе был только страх и отчаяние.
Константинопольские власти не разрешили высаживаться на берег больным. Военные говорили о карантине на санитарных судах, о лагерях беженцев на острове Лемнос и Галлиполийском полуострове. Из-за повальной антисанитарии на корабле свирепствовал тиф. Некоторые казаки страдали дизентерией. Зловоние распространялось по всему судну. Капитан приказал мыть палубы и проводить дезинфекцию кают и служебных помещений, но болезнь была сильнее. Имеющихся в распоряжении военного медика средств не хватало, а без медикаментов он был бессилен остановить эпидемию.
Боясь заразы, Ксения считала, что на холоде опасность заболеть уменьшается. Она хотела даже вытащить на палубу всю семью, но мать была очень слаба и лежала в полуобморочном состоянии под одеялами, которые ухитрилась раздобыть для нее Ксения. Девушка вызвала врача. Он быстро осмотрел больную, задержавшись взглядом на красной сыпи на ее руках и туловище. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего. Взяв Ксению за руку, он вывел ее в коридор.
— Не буду от вас ничего скрывать, мадемуазель, — прошептал он, но она перебила его:
— У вас ничего нет против бронхита, доктор? После рождения моего брата мать часто недомогала, но она сильная и всегда, вы знаете, поправлялась.
Врач озабоченно покачал головой, прислонился к стене и закрыл глаза, словно собирался несколько секунд поспать.
— Это не бронхит. Это тиф, и я ничего не могу с этим сделать, увы. Ни для нее, ни для остальных больных. Нет ни лекарств, ни условий, чтобы лечить болезнь. Посмотрите, что творится. Ужас! Я полностью бессилен. Это становится безумием, — добавил он шепотом.
— Но можно же хоть что-то сделать? — воскликнула Ксения. — А если мы устроимся на палубе, на свежем воздухе, то…
— Это не поможет, мадемуазель, поверьте. Мне очень жаль.
Подошедший матрос окликнул врача. Кинув на девушку последний извиняющийся взгляд, старик пошел дальше уставшей походкой человека, приговоренного к смертной казни.
Ксения стояла одна, сжав кулаки. Она не хотела принимать случившееся. Судьба не может быть настолько жестокой к ним. Потерять свою мать теперь, когда они уже вошли в Босфор, когда они в нескольких кабельтовых от Константинополя! Девушка потерла затылок, напрасно стараясь уменьшить боль, которая, словно тисками, сдавливала позвоночник. Нужно было чудо, чтобы помочь им выбраться из этого кошмара и достигнуть Парижа — конечного пункта назначения, за который она так ратовала в Одессе, по непонятной причине предпочтя Францию Англии. Она часто вспоминала свою французскую гувернантку с элегантным шиньоном и проницательным умом. Стройная брюнетка мадам Вердьер обладала живым характером. Нина Петровна даже обеспокоенно говорила мужу об отсутствии у гувернантки степенности, но генералу такая живость только нравилась. Мадам прожила с ними два года, уехав домой перед самым началом войны. Ксения не знала, что стало с ней теперь. Может быть, она напишет ей, когда они доберутся до Парижа. Но теперь столица Франции казалась миражом, который при приближении только удалялся. Девушка с тоской подумала, не приговорена ли она к вечному пребыванию на этом проклятом корабле, который не может пристать к берегу, корабле-призраке, пассажиры и команда которого будут умирать один за другим, пока он не превратится в большой плавающий гроб.
Гроба у Нины Петровны Осолиной не было. Ее тело, завернутое в белую простыню-саван, положили на деревянную доску. Пять моряков принимали участие в похоронных церемониях, длившихся весь день. Один матрос играл на трубе траурную мелодию. Под жалобные звуки его товарищи выстроились в шеренгу. Погода была отличной: светило яркое солнце, делая небо по-зимнему ослепительным. Брезентовые навесы, британский флаг и сигнальные флажки трепыхались на ветру. Корабль стонал под напором волн. Священник служил панихиду. Несколько пассажиров пели: «Со святыми упокой…»
Ксения взяла Машу за руку, прижав Кирилла к ноге. Расправив плечи, она держалась прямо и смотрела вдаль, туда, где виднелась линия горизонта. У нее были холодные руки и такое же холодное сердце. Оттого, что она хоронила мать не в их фамильном Осолинском склепе в Петрограде рядом с отцом, окруженная родными и близкими, а опускала ее тело в море к морским чудовищам, девушка чувствовала себя обворованной. Ее мать исчезала из ее жизни, не оставляя после себя даже могилы. Все это настолько угнетало Ксению, что у нее не было даже сил молиться в этом сошедшем с ума мире.
Няня стояла с другой стороны Маши. Слезы, которые она даже не пыталась вытереть, текли по ее лицу вдоль морщин. Тело ее сгорбилось, она через силу двигалась.
Матрос выдул последнюю жалобную ноту, наступила тишина. Ксения не сводила глаз с завернутого в простыню тела матери. Тысяча счастливых воспоминаний вдруг пронеслась в ее голове: материнские объятия, улыбка, хрустальный смех, беспредельная мягкость, грация, ее способность все понимать и прощать, уверенность во вселенской любви. У нее всегда можно было найти защиту, что бы ни случилось. Теперь все это исчезло. Сразу. Ее мать умерла, и вместе с ней ушла в небытие часть самой Ксении.
Пронзительно крикнула чайка над головами собравшихся. Девушка задержала дыхание. Быстрым движением два матроса наклонили доску, и тело покойной графини Осолиной заскользило навстречу морю. Когда оно подняло над водой сноп брызг, няня вскрикнула так горестно, что все вздрогнули. Захлебываясь от рыданий, Маша зарылась лицом в манто старшей сестры. Ксения, прижав сильнее Кирилла, свободной рукой обхватила девочку. Ее подбородок был так сведен судорогой, что она даже не могла разжать губы.
Накануне, когда умирала мать, а няня читала молитвы, она выпарывала драгоценности, спрятанные в одежде умирающей. Ее руки тряслись так сильно, что она несколько раз порезалась ножницами. Ногти были изломаны, пальцы — в ссадинах. Плечо украшал синяк — результат неудачного прохода в узкие двери каюты. У изголовья умирающей матери было стыдно думать о том, чего она лишена. Но уже следовало позаботиться о завтрашнем дне, о сбережении драгоценностей, которые помогут им выжить.
