Со вздохом Сара стала собирать эскизы, которые Лизелотта уронила на пол. Нахмурив брови, она посмотрела на рисунок манто, взяла карандаш и ластик, подчеркнула талию, пририсовала строгий воротник, бранденбурги
[31]
, словно это могло примирить ее с миром, с которым ей было все труднее справляться.
Выставки работ фотографов за десять лет пережили небывалый подъем в Германии. Фотографии были в центре споров людей искусства. Нарасхват раскупались иллюстрированные издания, такие как «Berliner Illustrierte Zeitung»
[32]
, которая выходила тиражом в два миллиона экземпляров. На его страницах представляли свои работы такие знаменитые мастера снимка, как Мартин Мункакси и Макс фон Пассау. Появились женщины-фотографы: Люсия Мохоли и Лота Джакоби. Их работы выставлялись на вернисаже, который располагался в знаменитой галерее на площади Жандарменмарк.
Макс закурил сигарету. Через открытое окно он любовался потрясающей симметрией французского и немецкого соборов-близнецов, построенных в начале XVIII века, — один для гугенотской общины, другой для немецких верующих.
Автомобили выстроились перед галереей, затрудняя проезд. Несколько любопытных, не боясь холода, толкались перед красной заградительной лентой, пытаясь увидеть того или иного знаменитого мастера. Жалели об отъезде в Америку Марлен Дитрих. Дюжина портретов с ее изображением, несколько из которых были сделаны Максом, украшала стены. Во время съемки он освещал актрису сверху, что дало возможность подчеркнуть ее черты, сделав акцент на таинственной ауре, которая, собственно, и делала ее знаменитой.
Последнее время Макс был не в духе, постоянно ворчал, словно старик, из-за шума и освещения. Что происходило с этим человеком, который еще недавно любил посещать вечеринки, где проводил ночи напролет? Теперь он готов был отдать все, только бы вернуться домой, отгородиться от мира книгой или стаканом хорошего вина.
Целый зал экспозиции был отведен под его работы. Как и произведения других художников, снимки Макса относились к разным жанрам. Его знаменитые портреты соседствовали с импровизациями, снятыми наугад на улицах, которые отражали без прикрас человеческое поведение. Разглядывая их, хозяин галереи хмурил брови, но возражать не осмеливался. В любом случае Макс не разрешил бы внести даже малейшее изменение в свою выставочную коллекцию.
Перед зданием галереи остановился «мерседес» с длинным квадратным носом. Шофер вышел, чтобы помочь пассажирам — чете Айзеншахт. Курт был одет в толстое пальто с меховым воротником, на голове фетровая шляпа. На Мариетте было длинное красное платье и накидка из горностая. Увидев смотрящего в окно брата, она чуть не замахала рукой с непосредственностью ребенка, но, опомнившись, приняла серьезный вид и взяла мужа под руку. Макс не смог удержаться от улыбки. Решительно ничто ее не изменит. Несмотря на то что она являлась супругой солидного человека и матерью маленького мальчика, в ней продолжала жить хулиганистая девочка-подросток, которая отказывалась подчиняться установленным в обществе правилам игры. Тем не менее Курт вел себя так, словно предубеждения и условности были для него важнее всего. «Лишь бы она не теряла своего бунтарского духа», — подумал Макс.
— Привет, Макс, — произнес рядом мягкий голос.
Его мрачное выражение как ветром сдуло. Он повернулся к Саре и поцеловал ей руку. Волнистые волосы обрамляли ее серьезное личико с темными ресницами, которое, улыбаясь, смотрело на него. В ушах блестело по изумруду. Платье из белого сатина с кружевной вышивкой спадало по ногам, подчеркивая ее тонкую талию. У Макса поднималось настроение всякий раз, когда он видел ее, чувствовал ее запах, который уносил его в прошлое.
— Пришла.
— А как же. Я никогда не пропустила бы случая стать свидетелем твоего успеха, — сказала она, не скрывая удовольствия оттого, что видит его.
— Ты так красиво врешь, что я не могу тебя не простить. Я знаю, как ты ненавидишь все эти светские сборища, на которые приходят лишь затем, чтобы пустить пыль в глаза.
— Совершенно верно. Но то, что висит на стенах, я обожаю, — сказала она, указывая на фотомонтаж Джона Хартфилда.
Макс придерживался такого же мнения. Он был приятно удивлен тем, что кто-то осмелился выставить работы этого фотографа — коммуниста и известного критика. Говорили, что Хартфилд использует фотокамеру как огнестрельное оружие. На одной из его работ голова Муссолини была чудесно превращена в голову мертвеца, возвышавшуюся над толпой нищих и буржуа в высоких колпаках. На другой среди нескольких спокойных прохожих мальчик в матроске и девочка в белых носочках смотрели на парад обутых в кованые ботинки ног, марширующих строевым шагом. Их отношение к происходящему казалось пассивным, почти равнодушным.
— Он показал людей на снимке так, чтобы скрыть их лица. Ноги военных тоже анонимны. Я бы даже сказал: ледяные.
— Это гангрена, Макс. Посмотри вокруг. Сколько тут эмблем национал-социалистической партии! Я заметила свастику из рубинов и бриллиантов на одной из дам, — уточнила Сара. — И это в самом центре Берлина. В городе, который нацисты ненавидят, потому что он менее всего подвержен их влиянию. Вот почему я не хожу на подобные мероприятия. И без того тягостно смотреть на манифестации и грубость этих варваров на улицах.
— Кажется, на ваших витринах нарисовали свастики?
— Не только на наших. У моих коллег Грюнфельда и Вертхайма то же самое. В антисемитских памфлетах рассказывается, что евреи-портные развращают немецких женщин, одевая их, как шлюх, и тем самым толкая на пагубный путь. Скажешь, абсурд? Нацисты ненавидят эмансипированную и независимую женщину, которая хочет быть свободной, которая сама выбирает партнера или, если ей так хочется, даже партнершу в клубе «Монбижу». В их гнусной газете «Völkischer Beobachter»
[33]
один журналист даже написал, что мода на открытые спины — это знак желания быть избитыми плеткой. Да у меня и в мыслях не было подобных сексуальных фантазий, — заключила она иронически.
Метрдотель, вооруженный подносом, проделывал путь среди ярких женских нарядов и темных мужских костюмов. Макс сделал ему знак подойти и взял с подноса два бокала.
— Все это слишком угнетает. Выпьем, Сара. Кажется, сегодня я напьюсь.
— Отличная идея. Присоединяюсь.
— А что скажет муж?
— Ничего не скажет. Он предпочел остаться дома.
Сара вышла замуж за преподавателя литературы, образованного, тихого, долговязого мужчину с круглым лбом и меланхолическим взглядом. В первый раз, когда Макс увидел Виктора Селигзона, он ему не понравился. Разве этот книжный червь из университета с залысинами на висках, автор нескольких книг, пусть даже похваленных критиками, был достоин ее? Разве он сможет сделать ее счастливой? Выбор Сары удивил Макса. Он полагал, что она выберет экстраверта с хорошо подвешенным языком, кого-то вроде самого Макса, только лучше, но она души не чаяла в своем муже.
