— Все целы? — спросила она, осматривая родных по очереди. — Наташа, ты как? А ты, Лили? Феликс, ты не ранен?
Трясущимися руками она вытирала слезы с запыленных щек, щупала руки, ноги, проверяя, не попали ли в них шальные пули. Все были целы. Но когда она повернулась в сторону Маши, сердце ее замерло. Ее сестра, не двигаясь, лежала, вытянувшись на дочери, которая закатывалась плачем.
— Маша! — крикнула она, тряся сестру за плечи.
По Машиному лицу текла кровь. Голова была расцарапана. Не понимая, что произошло, она бестолково моргала глазами.
— Господи, как ты меня напугала… Не думаю, что у тебя серьезное повреждение, — сказала Ксения, осмотрев ранку. — Ты слышишь меня, Маша? Отвечай же!
— Ольга в порядке? — спросила наконец сестра, поднимая голову к своему ребенку.
— Все хорошо, — ответила Ксения, а когда Маша расплакалась, обняла ее.
Стоя на коленях, Наташа прижимала Лили к себе. Маленькая девочка не пролила ни слезинки. Ксения долго смотрела на дочь, потом обе улыбнулись, как два заговорщика.
— Не беспокойся, мамочка, — пробормотала Наташа. — Мы выберемся.
Открыв глаза, Кирилл Федорович Осолин не понял, где находится. Ослепленный солнечными лучами, которые проходили сквозь ветки деревьев, он перевернулся на бок, и острая боль пронзила плечо, заставив его застонать, возвращая вместе с болью память о нескольких последних неделях.
Бомбардировщики заливали французские позиции огнем, не хватало оружия, боеприпасов, от частей противовоздушной обороны осталось только название, приказы командования доходили до войск с большим опозданием. Всему этому противостояли силы вермахта, быстрые и эффективные. Безжалостная авиация подготавливала наступления танковых клиньев и моточастей, поддержанных пехотой и высшими офицерами, которые находились в передних рядах, в то время как французский генералитет располагался далеко от действующих войск, не имея современных средств связи. Однако некоторые военные сражались храбро и отчаянно, в том числе и Кирилл. Раненный в плечо во время разгрома полка, он был спасен своим товарищем. Им было приказано отступить, но несколько дней спустя, прижав уши к динамику полевой рации, они услышали голос маршала Петена: «Я весь принадлежу Франции и сделал все, чтобы избавить ее от несчастья… С болью в сердце я говорю вам, что теперь необходимо прекратить борьбу…»
— Этого не может быть, — хрипло прошептал товарищ Кирилла Огюстен. — Это невозможно. Нельзя вот так все бросить.
Кирилл отвернулся, стараясь черной от грязи рукой вытереть слезы, сбегающие по щекам. Его первая встреча с войной свелась к грандиозному поражению. Бесславный разгром и неописуемый хаос. Огорченный, он спрашивал себя о причине звона в ушах — это последствия бомбардировок или оцепенения, которое охватило французскую армию?
Он с трудом поднялся. Его солдатский мундир превратился в покрытые пятнами крови лохмотья. Прислонившись спиной к дереву, товарищ еще спал. Перепачканные в грязи, с лицами, покрытыми щетиной, оба солдата представляли собой жуткое зрелище. «Надо обязательно найти гражданскую одежду», — подумал Кирилл, проводя рукой по колючим щекам. Шаря в карманах в поисках корки хлеба, оставшегося с вечера, он нащупал компас и карту-путеводитель «Мишлен».
Кирилл и Огюстен, решив, что не созданы для того, чтобы прозябать в немецком лагере для военнопленных, выждали удобный момент и сбежали от немецких часовых. Они уже долго шли на юг, избегая дорог и поселков, тщательно проверяя, нет ли бошей рядом с фермой, прежде чем приблизиться к ней, чтобы попросить немного еды. От одного из крестьян они узнали, что согласно мирному соглашению страну разделили на две части: северную и южную. Северная зона была оккупирована немцами. Чтобы оказаться на юге, им надо было перейти демаркационную линию.
Юноши были расстроены. Что готовило им будущее? Идти в Париж они боялись, понимая, что немцы не помилуют сбежавших из лагеря военнопленных. Огюстен решил пробираться к своим деду с бабкой в Монпелье, чтобы там подождать лучших времен. Кирилл хотел большего. Он слышал разговоры о восстановлении французской армии на юге, хотя и не был военным по призванию. В отличие от многих русских он не записывался в Иностранный легион, чтобы защищать принявшую их страну. Так как Франция сложила оружие, какой прок оставаться в армии? Сможет ли он возобновить учебу на факультете права, как только дела пойдут лучше? Страдая от голода и усталости, не оправившись от шока поражения, молодой студент руководствовался инстинктом. Пока он выбрал южное направление, чтобы быть подальше от немцев. Когда придет время, он свяжется с Ксенией и спросит ее совета.
Огюстен проснулся. Он потянулся, разминая суставы, потом поднялся.
— Как спалось, дружище? — улыбнулся Кирилл.
— Лучше спать на улице на прекрасной французской земле, чем на соломенном тюфяке где-то у бошей, — проворчал Огюстен, застегивая штаны. — Правда, от кофе и куска пирога я бы сейчас не отказался.
Ученик пекаря, Огюстен был маленьким, чернявым пареньком с хитрым взглядом и сдвинутым набок носом. Кирилл протянул ему кусок ржаного хлеба.
— Все, что у меня осталось, — сказал он. — А насчет кофе надо бы попытаться сходить в гости к соседям.
Два товарища по несчастью без особого энтузиазма стали приводить себя в порядок, поглядывая на ферму, которая виднелась вдалеке и за которой они наблюдали со вчерашнего вечера. Ничего подозрительного они пока не заметили. Им необходимо было поесть и помыться, а также сменить пришедшую в негодность одежду. Оба мечтали о постелях, чтобы поспать несколько часов, не боясь быть захваченными врасплох. Они решили, что Огюстен пойдет первым и попросит помощи у фермера. Возможно, они наткнутся на человека, желавшего пересечь эту проклятую демаркационную линию, которая, по их предположениям, должна была находиться на расстоянии километра.
— Чувствуешь уже запах свободы? — подмигивая, спросил Огюстен.
Кирилл осмотрелся. Тропинка проходила в низине, окруженная зеленью. Было тихо, но эта тишина вдруг показалась ему обманчивой. Дрожь прошла по спине. Внезапно он почувствовал себя слишком слабым и растерянным. Он так хотел услышать голос старшей сестры, которая воспитывала его и ободряла. Он сказал бы, что любит и уважает ее, поблагодарил бы за все, чему она научила его. Теперь он сам должен принимать все важные решения и хотел, чтобы Ксения гордилась им. Даже в эмиграции она прививала ему ценности, которые всегда составляли фундамент их семьи. Только теперь он понял, насколько хорошо Ксения подготовила его к жизни. Он подумал об отце, которого никогда не знал, о дяде Саше, который погиб за правое дело. О русской императорской гвардии, дух которой его дядя сохранил и пронес с собой сквозь бурю революции. И вот, глядя на мирный пейзаж во Франции, Кирилл, молодой двадцатидвухлетний мужчина, родившийся в Петрограде, понял, что он будет продолжать сражаться за честь и свободу Осолиных везде и всегда и за Францию, ставшую его родиной, за которую он уже пролил кровь.
Париж, ноябрь 1940
