– Нет, великий князь, меня это не удивляет. Умирают всегда не вовремя.
– Но не всегда сразу же после свидания с Ольгой!
– У нас нет никаких свидетельств, что именно это послужило причиной его безвременной смерти. И на его теле – а я сам осматривал труп – нет никаких следов.
– Что говорит… этот, твой грек?
– Асмус на встрече не присутствовал. Таково было условие Годхарда.
– Ты допросил челядь?
– С пристрастием, но никто ничего не знает.
– Может быть, просто боятся признаться?
– В пыточной подклети? – Кисан позволил себе слабо улыбнуться. – Такого не бывает, великий князь. И не может быть: у меня очень опытные каты.
– А эту… – Великий князь скривился, стараясь припомнить. – Ну…
– Кормилицу? – осторожно подсказал Кисан.
– Да, да. Она все знает. Все!..
– Она все забыла, великий князь. Или делает вид, что забыла, потому что уже не боится боли.
– Она бесчувственна?
– Она – глубокая старуха, великий князь. Она успела пережить все свои боли.
Игорь сел в кресло, помолчал. Спросил неожиданно и почти жалобным голосом:
– Что же мне теперь делать?
– Прости, великий князь, но я не понял твоего вопроса.
Игорь опять помолчал.
– У меня есть сведения, что кто-то навещал великую княгиню в мое отсутствие, – как-то нехотя сказал он наконец. – Причем на иноходке. А иноходка должна была стоять в ее конюшнях.
– Я это проверю, великий князь.
– Ну, а мне что делать? – почему-то по-прежнему обиженным тоном вторично спросил Игорь.
– Ехать к княгине. И поговорить с нею. Женщины хвастливы, и, если верно построить беседу, ты сможешь догадаться о многом, великий князь. О многом.
– Она меня перелукавит. Все женщины двуличны, лживы и лукавы. И ты это знаешь.
– Ты мудрее, государь.
Игорю льстило, когда его называли государем, хотя такого высокого звания в Киевской Руси тогда еще не существовало. Оно было принято в Византии, на которую великий князь смотрел со странной смесью ненависти и восхищения. И был только один человек, которому – да и то нечасто, от случая к случаю – дозволялось так к нему обращаться. Кисан высоко ценил знак особого доверия князя, а потому и пользовался им очень редко. И только тогда, когда исчерпывал иные способы воздействия на слабую душу слабого князя.
– Ты прав, Кисан, прав, – забормотал Игорь, все еще не решаясь последовать совету. – Женщины растут в суете, зарываются в мелочах, не способны управлять, повелевать, руководить сражением. Однако они имеют навык в беседах, они целыми днями только и делают, что судачат и сплетничают и…
И неожиданно замолчал.
Кисан, отлично изучив крайне нерешительный нрав великого князя, понял, что Игорь сегодня всеми силами воспротивится его предложению. И придумает массу отговорок. Сошлется на дела, на свое нежелание видеть супругу, на усталость после похода, наконец. В таком состоянии уговаривать его было занятием бессмысленным, но в конечном итоге важно было иное. Важно было вытянуть из него обещание посетить жену завтра, через три дня, да хоть через неделю, но – вытянуть. Тогда можно было бы, ссылаясь на его княжеское слово, возобновить разговор в оговоренный самим Игорем срок. И добиться своего.
И еще важно было мягко и ненавязчиво заставить великого князя выполнить задачу, поставленную перед ним его тихим, плавным, таким заботливым, все знающим и все понимающим тайным советником. Его, Кисана, личную задачу.
– Ты верно подметил недостатки женщин, великий князь, что еще раз убеждает меня в твоей редкой наблюдательности и прозорливости, – вкрадчиво и неторопливо начал Кисан. – Остается вплести в этот венок цветочки взбалмошности, непредсказуемости и склонности к преувеличениям, всегда свойственные женщинам. Только…
Он многозначительно замолчал.
– Что еще? – нетерпеливо спросил Игорь.
– Очень дерзкий вопрос, – тихо сказал Кисан. – Если позволишь, великий князь.
– Спрашивай.
– Сколько лет твоей супруге, великой княгине Ольге, да продлят боги жизнь ее на этой земле?
– Не знаю. – Князь почему-то перебрал пальцы на обеих руках. – Лет тридцать или около того.
Кисан горестно вздохнул, придав своему вздоху оттенок крайней озабоченности.
– Прости, государь мой, но твоя супруга может оставить тебя без наследника.
– Это я, я могу оставить Великое княжество без наследника! – вдруг заорал Игорь, вскочив. – И ты это знаешь, знаешь, знаешь, хорошо знаешь!.. Ты потакал моим слабостям в детстве, ты растлил меня…
Он неожиданно замолчал, со страхом поглядывая на Кисана. Больше всего он боялся обидеть его, потому что не мог остаться в полном одиночестве, без друзей и советников. Не мог, это было выше его сил.
Однако Кисан и бровью не повел в ответ на этот выплеск застоявшихся чувств. Посмотрел на князя тусклыми глазами, сказал негромко:
– Может быть, тебе следует взять другую женщину, мой князь? Твоя супруга немолода и…
– Я с трудом привык к ней, с трудом! – выкрикнул Игорь, и неожиданная искренность прозвучала в его голосе. – Не смей никогда говорить об этом, не смей, слышишь? А то мне придется забыть, что мы вскормлены одной грудью.
– Да, мой князь.
Кисан низко поклонился, прижав руку к сердцу. Некоторое время оба молчали, но молчание было напряженным. Потом великий князь произнес, изображая скорбное раздумье:
– Обычаи русов не позволяют взять вторую жену. Мы – не славяне, Кисан.
– Твоя супруга может и умереть, – словно про себя заметил друг детства.
– Нет, не может, – с неожиданной твердостью сказал великий князь, и Кисан с огромным удивлением едва ли не впервые увидел в нем вдруг воистину великого князя. – Ты меня понял, первый боярин и советник? Тогда ступай прочь отсюда и не появляйся здесь, пока не позову.
Кисан низко, ниже обычного поклонился и бесшумно вышел из княжеских палат.
А князь Игорь долго и неподвижно сидел в кресле, обеими руками крепко вцепившись в подлокотники. Внезапная и неожиданная для него вспышка княжеского достоинства потребовала затраты всех сил, и нравственных, и физических. И он, не шевелясь, ждал, когда вернутся силы физические.
Он поднялся с кресла раньше, чем они восстановились в его теле. Ссутулившись и шаркая ногами, прошел в опочивальню и долго, очень долго смотрел на ложе, на котором никогда не возлежала ни одна женщина. И вдруг глухо взвыл, упал на колени перед этим ложем, уткнулся лицом в жесткий ворс ковра и зарыдал, изо всех сил пытаясь задавить в себе эти рыдания.
Глава седьмая
1
