Сравнивая отчеты, я нахожу в тех, которые были доставлены мне учеными, наклонность к систематизации; их описания дают не сырой материал, но уже обработанный, опыты у них разделены на группы; существенное отделено от несущественного и т. п. Мы видим попытку в этом роде в одном из приведенных отчетов, но у меня есть другие, где это выражено еще гораздо резче. У некоторых лиц лишь мельком упомянуто о неудавшихся опытах, зато удачные описаны подробно. Само собой разумеется, что такие обработанные отчеты дают совершенно ложное представление о действительном ходе дела. Читатель, конечно, согласится, что мои примечания изображают факты гораздо естественнее и понятнее, чем они изложены в отчетах. Впечатление чудесности и получается именно потому, что многое пропущено, и чем больше пропускалось, тем сверхъестественнее и непонятнее кажутся факты. Поэтому описания, где пропущены подробности неудавшихся опытов и перерывы между удавшимися, теряют всякий смысл. Но именно этим отчеты ученых грешат гораздо более, чем простых смертных. Из исторического обзора спиритизма нам известно, что таковы были описания спиритических явлений даже у таких наблюдателей, как Крукс и Цельнер; в них, безусловно, пропущены все мелочи, которые, однако, имеют столь большое значение для истинного понимания процесса. На этом только основании я позволил себе назвать свидетельства этих ученых лишенными всякой цены, а читатель сам теперь может судить, как много виденного ими чудесного основано только на ошибках в наблюдениях. Если такие ошибки играют столь важную роль при современных исследованиях, то можно себе представить, насколько подобные ошибочные наблюдения способствовали зарождению и поддержанию суеверий в прежние времена.
Еще одно замечание: достоверно, что как Девэй, так и я достигли результатов через фокусничество. Я вполне убежден, что и Слэд и Эглинтон и все прочие медиумы весьма широко пользовались этими средствами. Материальные медиумы так часто подвергались разоблачениям, что способы, которыми они производили разные манифестации, можно считать вполне известными; однако из этого еще не следует, что всякий фокусник есть непременно и медиум. Даже при моих медиумических опытах обнаружились некоторые указания на в высшей степени замечательные психические феномены, обусловившие отчасти мои успехи, и я уверен, что наличность такого рода явлений именно и отличает медиума от простого фокусника. Я убежден, что именно Девэй в этом смысле был сильным «медиумом», нисколько не менее чем Слэд и другие знаменитости, и что только этому он обязан удивительным успехом своих опытов. Конечно, в таком медиумизме нет ничего чудесного или сверхъестественного, а есть только весьма интересная, но вполне объяснимая игра психических сил.
Значение ошибок наблюдения в суеверии
Мы теперь знаем, что различные формы психической деятельности по природе своей заключают в себе возможность определенных ошибок наблюдения, если не приняты особые меры для их избежания; однако последнее возможно лишь в том случае, если мы до известной степени можем управлять наблюдаемыми явлениями или, по крайней мере, можем приготовиться к наблюдению. Именно этой подготовленностью и отличаются наблюдения научные от случайных, которые производятся всегда более или менее неправильно. Доказав опытами, что наблюдения над явлениями малоизвестными сопровождаются особенно многочисленными ошибками, мы, кажется, теперь вправе утверждать, что целый ряд суеверий и неправильных воззрений основан прямо на таких неточных наблюдениях. С первого раза можно даже подумать, что всякое ложное представление имеет свое основание в ошибках наблюдения; но это бывает не всегда: иногда фактическая сторона замечена правильно, но фактам дано совершенно ложное истолкование, под влиянием чрезмерно поспешных умозаключений, не достаточно проверенных опытом. Если же самое наблюдение было неправильно, то вывод неизбежно ложен. Однако такие неправильные выводы, получаемые непосредственно из ошибочных наблюдений, ведут обыкновенно лишь к большему укреплению существующих суеверий. Мне могут сделать следующее возражение: известно, что у диких народов, проводящих жизнь среди природы, внешние чувства гораздо острее. Так, напр., обоняние, которое у нас почти не идет в счет, у них играет большую роль. Из этого легко сделать вывод, что ошибки наблюдения в древние времена, или у диких народов, вследствие более тонкой способности восприятия, должны гораздо реже иметь место и служить исходной точкой для суеверий. Но заключение это вполне ложно. Действительно, при более острых внешних чувствах подробности будут лучше отмечены, но в интересующей нас области мелкие подробности имеют мало значения. Для того, чтобы в кратких чертах отметить общий ход событий и их последовательность, точно определить пространство и время, не нужно острых чувств, а эти именно стороны наблюдения важны в разбираемых нами явлениях. Правильное заключение зависит от всей серии психических процессов, качество которых нисколько не улучшается, напр., при более остром зрении. Кроме того, знание и понимание наблюдаемых явлений играет решающую роль в правильности наблюдения, а я думаю, не может быть сомнения, что знание законов природы и душевной жизни в древние времена во многом уступало нынешним. Поэтому трудно допустить, чтобы наблюдения и заключения древних времен были более достоверны, чем новейшие.
Ввиду этого, ничего нет удивительного, что у древних авторов мы находим много сообщений, основанных на неверных наблюдениях, а иногда просто выдуманных. Возьмем, напр., образец из «Естественной истории» Плиния, особенно богатой такого рода рассказами.
Рис. 61. Морской монах
«В Индии, — говорит Плиний, — живут огромные змеи, могущие без труда поглотить оленя или буйвола. В Понте живут змеи, которые хватают на лету птиц, как бы быстро они не двигались и как бы высоко ни находились. Всем знакомо происшествие около Карфагена с огромным змеем в 120 футов длины, борьбу против которого, во время последней Пунической войны, пришлось вести при помощи осадных машин, как против укрепленного города». К этим описаниям Плиний присовокупляет еще несколько рассказов о необычайных происшествиях, напр., о борьбе чудовищных змей со слонами, оканчивающейся обыкновенно гибелью обоих противников, так как мертвый слон, падая, раздавливает змею. «Все эти змеи, — говорит Плиний в другом месте, — не ядовиты». Очевидно, речь идет об известных «тигровых пифонах», а рассказы об огромной величине змей основаны на неверных глазомерных определениях, на что обращено внимание в приведенных выше выписках из жизни животных Брэма. Еще больше ошибок наблюдения встречаем мы при описании всего внешнего вида животного; в сочинении Плиния мы найдем множество таких неточностей.
Приведу еще пример из более близкого времени; я говорю о знаменитом «морском монахе». Мы имеем не только описание этого чудовища, но даже изображения, которые, конечно, скорее всего помогут нам выяснить, где именно кроются ошибки наблюдения. Самое древнее известное мне описание встречается у немецкого натуралиста Конрада Мегенберга, написавшего в 1349 г. первую немецкую естественную историю «Das Buck der Natur»; но его сочинение есть только обработка еще более древнего латинского оригинала «Liber de natura rerum» Фомы Кантимпратензиса (1270). Последнее не было напечатано и имеется только в немногих рукописях, которых мне не удалось видеть, вероятно и у него уже есть это описание морского монаха. Изложение Конрада Мегенберга настолько характерно, что заслуживает дословной передачи: «Monachus marinus. Морским монахом называется чудовище в образе рыбы, а верх, как у человека; оно имеет голову, как у вновь постриженного монаха. На голове у него чешуя, а вокруг головы черный обруч выше ушей; обруч состоит из волос, как у настоящего монаха. Чудовище имеет обычай приманивать людей к морскому берегу, делая разные прыжки, и когда видит, что люди радуются, глядя на его игру, то оно еще веселее бросается в разные стороны; когда же может схватить человека, то тащит его в воду и пожирает. Оно имеет лицо, не совсем сходное с человеком: рыбий нос и рот очень близко возле носа». Мы знаем теперь, что подобное чудовище действительно существует. Экземпляр его был пойман возле Малмье между 1545–1550 годами. Датский историк Арильд Хвитфельд сообщает в «Хронике Датского королевства» следующее: «В 1550 году поймана возле Орезунда и послана королю в Копенгаген необыкновенная рыба. У нее была человечья голова, а на голове монашеская тонзура. Одета она чешуями и как бы монашеским капюшоном. Король велел рыбу эту похоронить. С рыбы было сделано несколько рисунков, которые были посланы разным коронованным лицам и натуралистам Европы». Эти-то рисунки и дошли до нас. Известный врач и натуралист Конрад Геснер в Цюрихе (1516–1665) пишет по поводу этого чудовища: «Этот морской монах, говорят, пойман был в Балтийском море, возле города Элбъе в 4 милях от Копенгагена, столицы Датского королевства. Длина рыбы четыре локтя; она была прислана королю и считается за чудо. Говорят, она была поймана в сети вместе с селедками. Альберту с пишет, что такие же рыбы неоднократно бывали пойманы в Британском море».
